Георгий Холопов - Докер

Я же уплетаю за обе щеки. Давно я не сидел за таким богатым столом, не ел такого вкусного обеда.

Заморившись, мать Алика садится на краешек стула, тиская на коленях кухонную тряпку.

— Можешь ты устроить нашего Алика на работу? — На этот раз она непосредственно обращается ко мне.

— А почему бы нет? — отвечаю я. — Хоть сегодня! Мы как раз работаем в вечернюю смену.

Алик наливает мне вино, и я делаю глоток.

— А что ты делаешь?.. Какая у тебя работа?.. — Она нервно перекладывает тряпку с колена на колено.

— Да самая простая, — отвечаю я. Рисуя ногтем узоры на скатерти, начинаю неторопливо рассказывать: — Ну вот, например, в порт приходит пароход: из Красноводска, Петровска, Астрахани, из персидских портов…

— Ну и что же дальше?

— Кто-то должен грузить и разгружать эти пароходы?.. Вот этим занимаются артели грузчиков…

— Ты хочешь сказать — амбалов? — Тут она вспыхивает.

— Ну пусть амбалов, не все ли равно? — Я делаю еще глоток вина, потому что чувствую, как у меня першит в горле. Поговоришь вот с такой мамашей-феноменом — запершит! — Значит, подбегает амбал к подъемщикам, те взваливают ему на спину мешок муки, или сахару, или цемента, или ящик с каким-нибудь товаром, весом в пять-шесть пудов…

Она проводит тряпкой по вспотевшему подбородку и с ужасом спрашивает у сына:

— Алик, твой товарищ шутит?

— Ну, какие тут могут быть шутки, ма! — Он отваливается на спинку стула. — Ничего ужасного! С удовольствием я и сам бы поработал в порту. Если бы приняли, конечно.

— Алик, ты смеешься надо мной? — Она встает. — Ты хочешь меня убить? — Схватившись за сердце, она доходит до дивана и валится на него.

— Воды! — кричу я Алику, вскакивая со стула.

Но Алик спокойненько сидит себе за столом. Иронически улыбается, скатывает хлебный мякиш по скатерти.

— Алик!.. Ты сошел с ума? — кричу я и хватаю стакан с вином.

Он машет рукой:

— Ничего с нею не случится.

— Но это же бессердечно!

— Ты думаешь?.. — Он все скатывает мякиш. — А мучить меня — сердечно?..

Но тут мать его поднимается с дивана и, тихо всхлипывая, уходит. Никакой, конечно, она не феномен: несчастная мать, которая хочет счастья своему сыну…

Я выхожу из-за стола. Беру кепку.

— Я очень сожалею, что так получилось, — говорит Алик, провожая меня до дверей. — Я как-нибудь на днях приду к тебе, Гарегин.

— Ладно, — говорю я.

Хотя «Апшерон», на котором мы будем работать в вечернюю смену, уже пришвартовался к пристани, но, судя по всему, артель наша начнет разгрузку не раньше чем часа через два. В помощь нам прислана группа грузчиков из третьей артели. Они будут выгружать груз стропами из трюма, а мы на вагонетках возить его в склад.

А пока нам предоставляется возможность сидеть на своих паланах и глядеть на церемонию высадки пассажиров. У каждого из них десятки сундуков и чемоданов. Это транзитники, датчане или шведы. У них, кроме вещей, много всяких треног и приборов в брезентовых чехлах. Наверное, какие-нибудь археологи.

Потом с парохода сходит большая группа персидских грузчиков.

Недавно я видел, в каком виде они уезжают из Баку. Теперь вижу, в каком приезжают.

Грузчики все босые, одеты в лохмотья из мешковины.

— Сменяют уехавших, — говорит старшой.

— Бедный народ, — качает головой Киселев.

— Бедный! — подтверждает старшой. — Работы ведь там у них никакой. Фабрик нет, заводов нет, земля у помещика. Откуда же народу быть богатым?

— Да-а-а-а, — тянет Киселев.

Остальные — молчат, не лезут со своими комментариями.

А персы в своих рубищах, прижимаясь друг к другу, испуганно тараща глаза, проходят мимо нас. Лица у всех изможденные, землистого цвета, как у покойников.

— И вещей-то у них никаких! Только узелочки с едой! Не у каждого есть даже кружка, — скорбит Конопатый. Такой он гориллообразный с виду, но есть в нем и что-то детское. Хотя бы эта изумленность. Не потому ли из него не вышел вор?

— Ничего, — говорит старшой, вышагивая перед нами взад и вперед. — Поработают год-два, и не узнаете их. Видели, в каком виде такие недавно уезжали? Как купцы! И эти так уедут. Они умеют работать и копить деньги.

На палубе появляется второй помощник, зовет нашего старшого на пароход. Тот с важным видом направляется к трапу.

Вскоре они с матросами открывают трюм. Старшой подписывает какие-то документы.

Агапов кричит:

— Старшой, что там за груз?

— Миндаль! — Старшой смеется. — Только вы, черти, не обжирайтесь им. А то три дня потом будете сидеть дома с поносом.

— А я знаю средство против него, — загадочно говорит Агапов, толкнув Угрюмого старика в бок.

— Какое? — нехотя спрашивает Сааков.

— Тс-с-с. Крепко выпить! — И взор его обращается к двухсотведерным бочкам армянского коньяка. Стоят они в конце пристани и ждут отправки за границу.

— А мне не нужен ни твой коньяк, ни твой миндаль. — Угрюмый старик явно не в духе.

«Как же можно пить коньяк из двухсотведерных бочек? Заливает Агапов…» — Я еще не понимаю, что он замышляет.

Но поздно вечером, когда уходят таможенники и на пристани почти что не остается никого из администрации — только где-то вдали маячит фигура часового-пограничника, — Агапов исчезает. Потом за ним поочередно исчезает то один, то другой из артели. При навалке груза на вагонетки, конечно, незаметно отсутствие одного или двух грузчиков. Пока свезут мешки с миндалем в склад за триста-четыреста метров, выгрузят там, пригонят вагонетки обратно, пройдет целых полчаса, а то и того больше. На это время куда угодно можно исчезнуть. К тому же пристань освещена только в районе стоянки парохода. На остальной части еле-еле светят несколько тусклых фонарей.

Вот из мрака появляется «С легким паром», Киселев. Покачивается. Мурлычет песенку.

— А почему, Докер, и тебе маленько не выпить? Ох, ох, коньячок! Захвати миндаля на закуску.

— Агапов там?

— А где же ему быть?

— Напоит, черт, всю артель, и работать сегодня будет некому!

Из валяющегося рядом рваного мешка я беру горсть миндаля, запихиваю в карман, иду в конец пристани. Остальные уже успели сходить туда по разику. Все-таки любопытно — как они там ухитряются пить из бочек? И какой он на вкус, коньячок? Такая же пакость, как водка?

По трапу с палубы спускается Романтик.

— Куда это ты направился, Гарегин?

— Сейчас приду.

— Зови всех. Покурили — и хватит.

— Ладно.

Бочки с коньяком напоминают скалы. Я пробираюсь меж них по извилистым лабиринтам. Здесь полумрак, свет падает откуда-то сверху.

Я вижу двоих. Один — это Конопатый. Стоя, привалившись плечом к бочке, он сосет коньячок через соломинку. Черт его знает, как он ухитрился просверлить дырочку в такой бочке. (Конечно, это затея Агапова!..) Клепка-то ведь в ней должна быть сантиметров в пять-шесть толщиной! Я-то хорошо знаю, что это за штука. Камень, а не клепка!