Георгий Холопов - Докер

Слева от нас проходит железная дорога. То и дело проносятся тяжелые товарные составы с нефтью, лесом, машинами, хлебом.

Справа по пыльной дороге на заготпункт едут арбы, запряженные буйволами. В арбах — горы хлопка.

Спутник мой обращается к возчику первой арбы:

— Отец, далеко ли до могилы Низами?

Тот рад побеседовать с нами, говорит:

— Вон, видите там, вдали, меж столбов белый камень? Это и есть могила Ших-Низами. Сами откуда будете?

Поговорив со стариком, мы с Зейналовым продолжаем свой путь, огибая хлопковые поля, но не сводя глаз с белого камня.

А на полях мелькают красные и белые платочки сборщиц. Молодые девушки проворно, обеими руками, собирают хлопок и поют.

Хотя уже осень, но солнце печет по-летнему. Решив немного отдохнуть, мы ищем тень, идем к сараю, у которого стоят трактора. Рядом обедают трактористы. Нас приглашают к столу, угощают белым виноградом.

— Чудный виноград! — говорю я.

— Изумительный! — соглашается Зейналов.

— Гянджинский виноград — лучший в мире! — говорит молоденький тракторист.

— Шутите! — смеется старший среди трактористов. — Самый обыкновенный виноград.

Мы благодарим гостеприимных трактористов и идем дальше. Снова огибаем одно хлопковое поле за другим. Белый камень все ближе, ближе. Наконец мы добираемся до него. Это мраморный обелиск на таком же мраморном основании.

Мы кланяемся могиле великого Низами, отходим в сторону и долго стоим в глубоком молчании.

Я просыпаюсь под утро. Тянусь за папиросой. Закурив, смотрю на койку Махмудова. Капитана нет, постель его аккуратно застлана.

Сую ноги в валенки, накидываю на плечи полушубок и выхожу на крыльцо. Мороз сразу же меня обжигает.

— Куда ушел капитан? — спрашиваю я у дежурного автоматчика.

— Куда он может уйти? — ударяя валенок о валенок, пританцовывая, отвечает автоматчик. — На большак, наверное. Встречать своих.

Я возвращаюсь в комнату, докуриваю папиросу и, одевшись, выхожу на улицу.

— Совсем, совсем не спит капитан. Одиннадцатый день уже, — говорит автоматчик.

Синее утро. Синие снега. Кругом все застыло в самых причудливых формах после утихшего бурана.

Я иду по улице. Под ногами хрустит снег. Поворачиваю на большак.

Уже где-то недалеко от автобата на большаке показывается растянувшаяся колонна ленинградцев. Я останавливаюсь, вглядываюсь в этих окоченевших, истощенных от голода, полусонных людей. Идут и старые, и малые. В тишине только скрипят полозья.

Наверное, в автобате не оказалось машин на Алеховщину, и теперь эвакуированные идут искать пристанище в Доможирове.

Еще издали среди пестро одетой толпы ленинградцев я вижу военного в полушубке. Догадываюсь: капитан Махмудов! Так оно и есть — левая рука у военного висит на перевязи.

Впрягшись в лямки, низко опустив голову, капитан тащит чьи-то саночки с тяжелой поклажей. Рядом с ним бредет старуха, запеленатая шалью крест-накрест, позади плетется старичок, закутавшись в одеяло.

Прижав левую руку к груди, не поднимая головы, Махмудов проходит мимо, не заметив меня. Я же его не окликаю, боюсь нарушить ледовое безмолвие на большаке.

В полдень я на почтовой машине уезжаю из Доможирова. Жар у меня резко поднялся. Нет, болеть мне лучше у себя в части в Алеховщине, здесь я вряд ли поправлюсь.

Я сижу в кузове почтового фургона с открытыми и бьющимися о борт дверцами. Смотрю задумчиво на удаляющееся село. И долго еще мне видится дом с вышкой и капитан Махмудов, ждущий на большаке своих автоматчиков.

Август 1967

Косов

Командный пункт гвардейского полка воздушно-десантных войск находится в подвале Господского Двора. Дом почти весь разрушен снарядами. Но крыша сохранилась, на ней загорают солдаты. Внутри дома устроена конюшня, и коней с трудом ведут по лестнице.

В подвале мрачно и сыро. Из соседних отсеков сильно пахнет вином. Но входы туда наглухо закрыты.

В обширном «вестибюле» подвала стоят столы, и за ними при свечах работают штабисты. Свечи не какие-нибудь, а метровой высоты, толстые, что полено, перевиты золотой лентой. Говорят, остались еще от немцев, у них здесь тоже стоял какой-то штаб.

Народу в подвале — не протолкнуться. И, как всегда перед началом наступления, много представителей различных служб — из дивизии, корпуса, армии, фронта. КП полка мне напоминает правление колхоза во время посевной. Приедет из райцентра этакий умница представитель, чаще всего заведующий баней или директор местного банка, учит уму-разуму колхозников — что сеять и как сеять. Умный председатель выслушает их, но дело сделает по своему разумению.

Командир полка подполковник Сизов напоминает мне того председателя, он бежит на передний край. Ну, а туда не каждому идти охота.

О Сизове доверительно говорят не иначе, как «этот ужасный Сизов». Своенравен. Не терпит возражений. Может пустить в ход кулаки. К тому же — не пьет. Ни капельки! И другим не разрешает! (Это тоже относят к отрицательным чертам его характера!) Где это видано — жить и работать в подвале и не попробовать прекрасные венгерские вина?

Не будь у Сизова также и других качеств, он выглядел бы злодеем. Но они есть, их немало. И они, в сущности, определяют лицо командира полка. Человек он собранный, волевой, храбрый. Впереди тяжелые бои с сильным противником, освобождение Венгрии, Австрии, Чехословакии, и он держит полк на строгом режиме: строг к себе, строг к другим.

Таким мне запомнились и КП полка, и Сизов, когда я был здесь третьего дня, еще до наступательных боев в районе Ловашберени.

Сегодня Господский Двор больше похож на покинутую хозяевами дачу. Всюду тишина, безлюдье. Конечно, ни одного загорающего на крыше, к тому же сеет дождик, он шел и вчера днем, и особенно сильно — ночью.

С другого конца двора навстречу мне идет майор Бугаев, инструктор политотдела армии. Мы здороваемся. Бугаеву я рад.

— Никак, ты тоже ищешь Сизова? — спрашивает Бугаев.

— Ищу! Он мне очень нужен.

— Ну, давай вместе искать.

Майора Бугаева я часто встречаю в полках. И часто он становится моим спутником. Тоже «представитель», но совсем другого толка. Человек он скромный, деловой. Не раз я его видел на горячих участках фронта, в особенности на нашем Севере, когда он в тяжелую минуту брал командование ротой или батальоном на себя. Вообще, мне посчастливилось знать многих отличных политработников как в 7-й отдельной, так и в 9-й гвардейской армии 3-го Украинского фронта. Все они пришли в армию с гражданки, с самых мирных профессий. Но очень быстро освоились с новой работой.

Мы с Бугаевым спускаемся в подвал. Оттуда раздаются громкие голоса, песни. Это нам кажется странным. На ступенях лестницы стоят заколоченные ящики, лежат катушки провода, свернутые тюфяки. Около них возятся солдаты.