Владимир Арсеньев - Жизнь и приключение в тайге

Совершенно бесспорно и литературное и биографическое значение этих очерков. Уже то обстоятельство, что они являются первой книгой В. К. Арсеньева обеспечивает им важнейшее место в истории его жизни и творчества. Существует два типа описаний путешествия: непосредственные дневниковые записи (в таком виде дошло до нас «Путешествие» Миклухо-Маклая) или их литературные обработки (таковы сочинения Пржевальского, Певцова, Грумм-Гржимайло и многих других, в том числе и В. К. Арсеньева). Но данные «Путевые очерки» занимают в литературе путешествий особое и оригинальное место, как своего рода промежуточная форма между дневниковой записью и ее последующей литературной обработкой. Они представляют первичную обработку, делавшуюся непосредственно на месте, во время экспедиции и порой в самых трудных и непригодных для нормальной литературной работы условиях.

При сопоставлении с позднейшим и окончательным текстом эта промежуточная редакция дает возможность внимательному читателю уяснить применяемые автором методы литературной обработки материала.

Но, помимо своего литературного и биографического значения, помимо значения краеведческого, это раннее произведение В. К. Арсеньева имеет еще большое воспитательно-педагогическое значение. Оно прежде всего значительно дополняет и обогащает наши представления об Арсеньеве как путешественнике. В его экспедициях было немало драматических моментов, где, казалось, была уже неизбежной трагическая развязка. Кто из читателей книг В. К. Арсеньева не помнит страшной «Пурги на озере Ханка» или невероятно тягостного Кулумбийского перехода, или катастрофы на плоту на реке Такеме. Самым же страшным и потрясающим эпизодом путешествий В. К. Арсеньева была голодовка на реке Хуту, подробно описанная им в книге «В горах Сихотэ-Алиня». Упоминается о ней и в «Отчете», наконец была еще особая (правда, немногим отличная от соответственного текста в книге «В горах Сихотэ-Алиня») редакция, опубликованная уже после смерти автора в журнале «На рубеже». Подробно описан этот эпизод и в очерке спутника В. К- Арсеньева, И. А. Дзюля. Этот эпизод занимает видное место и в данных очерках, причем из всех редакций этого рассказа текст «Приамурья» отличается наибольшей лаконичностью и драматизмом. Говоря о лаконичности, мы имеем в виду не краткость и сжатость рассказа, наоборот, подробностей в нем более, чем в других редакциях, но лаконичность повествования, придающая рассказу особую выразительность и силу. В позднейших редакциях многое уже обобщено и сглажено, кое-что сознательно упущено или не договорено — текст «Приамурья» сохранил первичную запись в дневнике, делавшуюся подчас усталой и ослабевшей от голода рукой без какой бы то ни было мысли о литературном плане и литературной обработке.

В позднейших редакциях В. К. Арсеньев сознательно опускал некоторые личные моменты и избегал некоторых подчеркиваний. В первоначальном тексте, каким является газетная редакция, они сохранены [44].

Ярким и впечатляющим является рассказ о записке, вложенной в дупло, долженствующей известить о гибели отряда. «На берегу рос старый тополь. Я оголил его от коры и на самом видном месте ножом вырезал стрелку, указывающую на дупло, а в дупло вложил записную книжку, в которую вписал все наши имена, фамилии и адреса. Теперь все было сделано. Мы приготовились умирать». Но в тексте «Приамурья» есть еще одна подробность, не вошедшая в позднюю редакцию — «Кто знает будущее???!!! — писал в дневнике Владимир Клавдиевич, — на всякий случай я решил разобрать и перенумеровать свои съемки и вообще привести в порядок и систему все свои работы, чтобы потом (мало ли что случится) кто-нибудь другой и без моей помощи мог бы в них разобраться».

«Как солнце в малой капле вод», отразились в этих кратких и сжатых строках величие научного подвига и духовное благородство автора. Книги В. К. Арсеньева — превосходная школа. Они учат любви к родине, учат понимать и любить природу, воспитывают чувство уважения к человеку, заставляют преклоняться перед бескорыстным трудом энтузиаста-путешественника. Страницы же, посвященные голодовке на Хуту, останутся навсегда незабываемым памятником спокойного и светлого мужества и ясного сознания своего долга. Все это дает право говорить о большом воспитательно-педагогическом значении этих ранних очерков.

Газетные очерки дают возможность более правильно воссоздать творческую биографию В. К. Арсеньева и вместе с тем позволяют разрушить ряд накопившихся, совершенно неверных сведений и суждений, в ложном свете изображающих В. К. Арсеньева как автора. Стало «общим местом» утверждение, что В. К. Арсеньев — в отличие от Пржевальского — не спешил с опубликованием научно-литературных отчетов о своих путешествиях, что к составлению своих первых книг (то есть отчетов о путешествиях 1902–1907 гг.) он приступил очень поздно, закончил же их только после первой войны и даже после революции 1917 г. Наконец, согласно этим утверждениям, и самая форма этих книг (знаменитая «арсеньевская форма» подачи материала), создалась лишь после долгих поисков, первоначально же она мыслилась им совсем в ином плане. «Арсеньев не сразу решился избрать прославившую его форму художественных очерков, — пишет Н. М. Рогаль, — первоначально это не входило в его намерения. Даже тогда, когда его стали убеждать начать публикацию дневников, он колебался» [45].

Так же излагает историю книг В. К. Арсеньева Н. Е. Кабанов: «…Когда Арсеньев в длинные зимние вечера писал свои книги «По Уссурийскому краю» и «Дерсу Узала», он излагал их в духе краеведческом, географическом, давая описание уссурийской (приморской) природы, местных жителей, а на их фоне и своего проводника Дерсу Узала как пример последних, какими он представлял их себе всюду. Некоторые отступления от строгости научного стиля, оживление текста речевыми!?] эпитетами, меткими фразами, подкупавшими не только самого Арсеньева, но и всех, кто имел возможность соприкасаться с лесными обитателями и использовать их в качестве проводников, были совершенно естественными. Известно, что друзья и знакомые Арсеньева, слушая отдельные места рукописи, настойчиво рекомендовали ему скорее опубликовать ее» [46].

Таким образом, из слов обоих биографов следует, что В. К. Арсеньев, работая над своими книгами, первоначально не помышлял о их публикации и только «советы друзей» заставили взглянуть его на свои книги иными глазами, придать им новую форму, а вместе с тем и подвинули его к скорейшей публикации. Все суждения такого рода покоятся, однако, на каких-то ошибочных сведениях. Обе цитированные работы — и книга Н. Е. Кабанова и брошюра Н. М. Рогаля — имеют бесспорные достоинства: авторами их сделано немало для раскрытия духовного облика В. К. Арсеньева и определения значения его научной, общественной и литературной деятельности. Но, видимо, в данном случае оба автора доверились каким-то неточным источникам или чьей-то неверной информации, и в результате невольно искажены и запутаны и хронология произведений В. К. Арсеньева и изображение его творческого пути в целом. А это в свою очередь ведет к неверному представлению и о тех задачах, какие ставил перед собой В. К. Арсеньев при подготовке к печати своих путевых дневников, и о характере и природе его научно-литературного творчества.