Александр Дюма - Из Парижа в Астрахань. Свежие впечатления от путешествия в Россию

Заговорщики вошли в ворота сада у дворца св. Михаила, но, когда проходили под большими деревьями, дающими тень летом, а в эту пору голыми, вонзившими во тьму свои тощие ветви, стая ворон, разбуженная легким шумом, доносящимся снизу, снялась с них с таким скорбным карканьем, что остановленные вороньим криком, который в России считается дурным предзнаменованием, конспираторы заколебались, идти ли дальше; но Зубов и Пален воскресили в них мужество, и они продолжили свой путь. Войдя во двор, они разделились на две группы: одна, во главе с Паленом, вошла через особую дверь, какой обычно пользовался граф, когда хотел, не привлекая к себе внимания, попасть к императору; другая, возглавляемая Зубовым и Бенингсеном, двинулась вперед за Аргамаковым, выступающим в роли проводника, к главной лестнице, где и появились без помех, так как Пален велел снять дворцовые посты и вместо солдат поставить офицеров-заговорщиков. Только один часовой, которого забыли заменить, как это сделали с другими, при приближении группы крикнул: «Кто идет!»; тогда Бенингсен шагнул к нему и, распахнув шинель, чтобы показать знаки воинского отличия:

― Тихо! ― сказал ему. ― Не видишь, куда мы идем?

― Проходите, патруль, ― ответил часовой, кивнув головой в знак согласия.

И убийцы прошли. Попав в галерею, что перед прихожей, они увидели офицера, переодетого солдатом.

― Все в порядке? Император? ― спросил Платон Зубов.

― Вернулся к себе час назад, ― ответил офицер, ― и теперь, несомненно, спит.

― Хорошо, ― заключил Зубов.

И патруль цареубийц прошел дальше.

В самом деле, Павел, по своему обыкновению, провел вечер у княгини Гагариной. Видя, что он вошел более бледным и мрачным, чем всегда, она подбежала к нему и стала настойчиво спрашивать, что с ним.

― То, что есть, ― ответил император. ― Для меня пробил час нанести главный удар, и скоро увидят, как падут головы, которые мне очень дороги!

Ужаснувшись этой угрозы, княгиня Гагарина, знавшая о недоверии Павла к семье, ухватилась за первый же предлог, какой представился, чтобы выйти из салона, написала великому князю Александру несколько строк, в которых сообщала, что его жизнь в опасности, и велела отнести записку во дворец св. Михаила. Так как офицер, который стоял на страже у дверей арестованного, имел лишь предписание не выпускать царевича, он позволил посланцу войти к нему. Так Александр получил письмецо, а поскольку он знал, что княгиня Гагарина посвящена во все секреты императора, его тревоги вдвойне усилились.

Около 11 часов, как об этом сказал часовой, император вернулся во дворец и немедленно удалился в свои покои, где сразу лег и, к радости Палена, успел уснуть. К этому времени заговорщики подошли к двери прихожей, что располагалась перед спальней, и Аргамаков постучал.

― Кто там? ― спросил камердинер.

― Я, Аргамаков, адъютант его величества.

― Что вы хотите?

― Прибыл с докладом.

― Ваше превосходительство шутит, время ― почти полночь.

― Помилуйте, вы ошибаетесь, время ― шесть часов утра; открывайте скорей, боюсь, не рассердился бы на меня император.

― Но я не знаю, должен ли я…

― Я на службе, и я вам приказываю открыть.

Камердинер повинуется. Тотчас же заговорщики с обнаженными шпагами устремляются в прихожую; камердинер в испуге забивается в угол, но один польский гусар, который здесь дежурил, бросается преградить им путь к двери императора и, угадывая намерение ночных визитеров, приказывает им удалиться.

Зубов отвечает отказом и пытается оттолкнуть его рукой. Раздается пистолетный выстрел, но в тот же миг единственный защитник того, кто еще час назад распоряжался 53 миллионами подданных, обезоружен, повален на пол и лишен возможности действовать.

Резко разбуженный пистолетным выстрелом, Павел соскочил с постели и, бросившись к скрытой двери, что вела к императрице, попытался ее открыть; но тремя днями ранее, в приступе недоверия, он велел приговорить эту дверь к тому, чтобы она оставалась закрытой. Тогда он вспомнил о люке и бросился к нему в угол покоев. К несчастью, поскольку он был босой, не удалось, как следует, нажать на пружину, и люк, в свою очередь, отказался открыться. В этот момент дверь, что вела в прихожую, упала в спальню, и императору хватило времени только на то, чтобы метнуться за каминный экран.

Бенингсен и Зубов ворвались в спальню, и Зубов пошел прямо к кровати, но видя ее пустой:

― Все пропало!.. ― вскрикнул он. ― Он от нас сбежал.

― Нет! ― сказал Бенингсен. ― Вот он.

― Пален! ― закричал император, когда его обнаружили. ― На помощь ко мне, Пален!

― Sire, ― сказал тогда Бенингсен, шагнув к Павлу и салютуя ему шпагой, ― напрасно вы зовете Палена: Пален ― наш. Впрочем, ваша жизнь не подвергается ни малейшему риску; вы только арестованы именем императора Александра.

― Кто вы? ― спросил император, так трясясь, что в дрожащем и бледном свете его ночной лампы не узнавал тех, с кем говорил.

― Кто мы? ― откликнулся Зубов, предъявляя акт об отречении от престола. ― Мы посланы сенатом. Возьми этот документ, читай и сам произнеси, какую выбираешь участь.

После этого Зубов подает ему документ одной рукой, тогда как другой переносит лампу на угол камина, чтобы император мог читать представленный акт. Павел, и правда, берет бумагу и пробегает ее глазами. Где-то на трети текста прерывает чтение и, подняв голову и глядя на заговорщиков:

― Но что я вам сделал? Великий боже! ― кричит он. ― За что вы так изводите меня?

― Уже четыре года, как вы нас тираните! ― выкрикивает голос в ответ.

И император принимается читать дальше. Но, по мере того, как он углубляется в документ, накапливается возмущение: его ранят выражения ― чем дальше, тем более оскорбительные; достоинство уступает место гневу; он забывает, что один, неодет, без оружия и окружен людьми в шляпах на головах и с обнаженными шпагами; он с силой комкает акт об отречении от престола и бросает его себе под ноги:

― Никогда! ― говорит он. ― Лучше смерть!

С этими словами он делает движение, чтобы завладеть своей шпагой, что на кресле, в нескольких шагах от него. Но тут появилась вторая группа; по большей части она состояла из разжалованных или отстраненных от службы молодых дворян, среди которых находился один из главарей ― князь Татетсвилл, поклявшийся отомстить за такое оскорбление. Так вот, едва ступив сюда, он бросается на императора, грудь к груди, борется, падает с ним на пол, заодно опрокидывая лампу и ширму. Император страшно кричит, потому что, падая, он ударился головой об угол камина и получил глубокую рану. Трясясь от страха, что этот крик может быть услышан, Сартаринов, князь Веренской и Серятин бросаются на Павла. Император поднимается в какой-то момент и снова падает. Все это происходит ночью, наполненной стонами и криками ― то пронзительными, то глухими. Наконец, император отрывает руку, которая ему сжимает рот.