Леонид Платов - Повести о Ветлугине

— О, какие вы оба глубокомысленные! Я мечтаю о другом. Горячий, очень горячий душ! Потом — в Столешников, делать маникюр!

— Маникюр?

— Но это же очень важно, как ты не понимаешь! Посмотри, во что у меня превратились ногти. Просто жить не хочется, когда такие ногти.

— «Быть можно дельным человеком, — услужливо процитировал Савчук, — и думать о красе ногтей…»

Мы с новой силой налегли на лямки. Лиза, стоя в лодке во весь рост, помогала нам веслом.

Но вскоре расхотелось и шутить.

На привалах, совершенно обессиленные, мы валились на землю, ели безо всякой охоты и засыпали как убитые. Лишь часовой с ружьем оставался бодрствовать.

Спорить по поводу письма больше не хотелось. Но, идя друг за другом по берегу, впряженные в лямки, мы были предоставлены каждый своим мыслям. И мысли эти, понятно, вертелись вокруг оазиса.

Не вулкан, а постепенно затухающий пожар? Что бы это могло означать?…

Очень удручало то, что мы так медленно продвигаемся вперед. Идя бечевой, подвинулись за первый день на семь километров, за второй — на девять, за третий — всего на три с половиной километра.

«Дети солнца» ничем не выдавали своего присутствия. Быть может, они обогнали нас и сейчас спешили тайными тропами к оазису, чтобы предупредить о нашем приближении?…

Как-то утром на одном из привалов я попросил у Савчука разрешения включить радио.

Употребляю выражение: включить. Оно такое житейски простое, привычное.

Представьте себе: в пустой комнате сидит человек. Ему взгрустнулось. Он устал. Быть может, им даже овладела апатия или тоска. В комнате очень тихо. Угрюмые тени притаились по углам. Сумерки.

И вот человек протягивает руку и включает радио.

Комнату тотчас же наполняют бодрые голоса, звуки музыки. Это жизнь вливается сюда — полноводный шумный поток хлынул из репродуктора.

Мы были в положении такого человека.

Вспыхнули огни ламп, медленно разгораясь. Застрекотала морзянка, изредка прерываемая отвратительным скрипом, словно проводили гвоздем по стеклу. Под пальцами, осторожно вращавшими верньер настройки, возникла музыка. Из Киева передавали «Запорожца за Дунаем».

Мы немного послушали дуэт Одарки и Карася. Потом я нашел Свердловск. Академик Бардин читал по радио лекцию о развитии уральской металлургии. Из Лисичанска, в Донбассе, сообщали о строительстве шахты подземной газификации — уголь должен был сгорать внизу в огненном забое, а газ подаваться наверх в газоприемники. На Кубани уже заканчивали уборку хлеба. К элеваторам тронулись первые красные обозы.

Советский Союз жил, дышал, работал, пел по ту сторону освещенного четырехугольника. И это было очень хорошо. Это радовало и успокаивало.

Потом, склонившись к приемнику, я пустился в далекое плавание по радиоволнам заграничных станций.

То было тревожное плавание. Июль 1940 года громыхал в Западной Европе не летними грозами, а орудийной пальбой. Штурмовики со свастикой низко неслись над полями Франции, тень падала от них на тяжелые танки, ползущие следом.

Все чаще стали врываться в уши хвастливые голоса гитлеровских радиокомментаторов.

— Заткни им глотки! — приказала Лиза.

Я чуть повернул верньер, и крикливые голоса исчезли.

Мне удалось поймать Тарту.

Этим летом латышский, эстонский и литовский народы воссоединились с братским русским народом, от которого были оторваны буржуазными националистами двадцать три года назад.

Из Тарту передавали песни школьников. Тоненькие детские голоса зазвенели у нашего костра, как ломкие льдинки.

Лиза, Савчук и Бульчу заулыбались, подсели ближе к приемнику. Слышно было неважно: мешали шорохи, свист, прерывистое потрескивание. Где-то поблизости была зона молчания. Быть может, это влияло на работу приемника?

Осторожно поворачивая верньер, чтобы отрегулировать звук, я подумал, что так и голос Петра Ариановича пробивается к нам: издалека, сквозь шумы, свист, помехи. Иногда его «слышно» сравнительно хорошо, но затем голос пропадает опять, не отзывается, как ни ищи.

Наконец я поймал Москву. И почти сразу же наткнулся на сообщение о нашей экспедиции!

«…упорно продвигаясь вверх по реке в глубь Бырранги, — услышали мы. (Видимо, я «врезался» в середину передачи.) — Внимание советских этнографов приковано к экспедиции В.Савчука».

— Погромче! — заволновались Савчук и Лиза. — Еще громче!

Я впопыхах соскользнул с волны, снова взобрался на нее и обеими руками уцепился за гребень.

«Полагают, — размеренно читал диктор, — что научные результаты этой экспедиции — в случае ее благоприятного завершения — выйдут далеко за пределы этнографии. По всему побережью Сибири любители-краеведы, среди которых много школьников, настойчиво ищут меченый плавник. Наш корреспондент сообщает с острова Диксон, что там найден на днях ствол дерева, на котором осталась метка: три точки, три тире, три точки. К сожалению, дерево, судя по его внешнему виду, носилось по морю в течение долгого времени и было сильно помято льдинами. Если внутри ствола и находилось когда-то письмо, оно безвозвратно погибло. Более удачным был охотничий трофей спортсменов-охотников города Дудинки. Им удалось подбить закольцованного гуся. На снятом с его лапки куске бересты сумели разобрать только дату — «1929» год и шесть слов: «нестерпимым», «ожидая много лет», «…земным пожаром». Специалисты продолжают расшифровку текста».

Диктор замолчал. После короткой паузы женский голос стал рассказывать о новом способе обточки деталей на токарном станке.

По-видимому, это были «Новости науки и техники», передававшиеся раз в неделю.

— Земным пожаром? — повторил я, с изумлением глядя на Лизу, Савчука и Бульчу. — Что это могло бы значить?…

— Остальные слова понял? — спросила Лиза.

— Понять нетрудно, — поспешно ответил Савчук, смотря себе под ноги. Слушая передачу, он успел записать на земле прутиком: «нестерпимым», «ожидая много лет», «…земным пожаром».

— Товарищ Ветлугин сообщает, что положение его становится нестерпимым, — продолжал Савчук. — Затем жалуется на то, что ожидает помощи уже много лет. Но последние два слова, признаюсь, непонятны.

— Вы правильно записали их, — заметила Лиза, не отрывая взгляда от слов на земле. — С многоточием впереди. Так и должно быть. Первое слово — усеченное.

— Как это усеченное?

— Следует читать: «подземным пожаром».

— Подземным?… Как это подземным?…

Лиза посмотрела на меня странным длинным взглядом.

— Но главное не это, — перебил меня Савчук. — Главное — дата! Понимаете ли, не семнадцатый, а двадцать девятый год! Петр Арианович был еще жив в 1929 году!..

— Да, это замечательно! Молодцы дудинцы! Как кстати попал под выстрел этот гусь!..