Андрей Шилов - Финляндия

Анонимный опрос финских девятиклассников примерно это и показал: из рассказов школьников получается, что родители хотя бы раз таскали за волосы 35 % детей, 10 % детей шлепали, а 3 % били. Единственное, что в этих цифрах радует, — это то, что двадцать лет назад такие же опросы давали картину в два раза хуже.

Предположим, становится известно о том, что кто-то из родителей применил силу — что тогда? Такие дела редко, но доходят до суда, и нарушителя штрафуют. Из-за одного случая рукоприкладства ребенка у родителей надолго не отберут, но семью наверняка поставят на учет в службу защиты детей.

Родительских прав финны не лишают в принципе (если только ребенок не был усыновлен). Родители, которые лишились на какое-то время ребенка, объединяются в реабилитационные группы. Как минимум, там помогают прийти в себя после шока, а как максимум — родители берут себя в руки и добиваются воссоединения с ребенком.

Однажды я снимал сюжет о россиянке, у которой соцлужба забрала детей 4 и 6 лет и передала их «временным родителям». То есть вот ситуация: разведенная иммигрантка последние шесть лет не работает (один декрет три года, другой столько же), живет на пособия и на алименты с двумя маленькими детьми в трехкомнатной квартире, которую ей предоставило государство. Дети ходят в садик. Со службой защиты детей уже знакома — сама к ним обращалась за помощью, и соцработники гуляли с коляской, пока она делала дома уборку. Дважды в месяц дети проводят выходные с отцом. Отец и его новая жена позвонили в соцслужбу и сказали, что дети им пожаловались: мама их бьет (мама мне на камеру это отрицает).

Когда речь идет о насилии, финские социальные службы становятся службами быстрого реагирования, они уполномочены действовать немедленно, достаточно решения двух работников, — объясняли мне в Службе защиты ребенка. Ровно так и было, подтвердила мама, которую я снимал: приехали домой, сообщили, что детей сейчас заберут на месяц, а с ней тем временем будут разбираться.

— И дети расплакались, и я расплакалась. Пояснила им, что сейчас вас увозят в другую семью на такси, и я поеду с вами, чтобы познакомиться, посмотреть, где вы будете жить, как выглядит эта квартира. А маму пока проверят, хорошая она или нехорошая. [10] Альбина Касаткина, житель г. Хельсинки. Репортаж «Финны отбирают детей у „нехороших“ российских мам», программа «Сегодня», НТВ, 2012 г.

И они действительно едут туда, мама рассказывает «временным родителям», что дети любят есть, как засыпают и прочие их привычки. Ежедневно ей можно звонить детям с 3 до 4 часов дня и еженедельно она может два часа проводить с ними вместе. Так проходит месяц, с детьми встречается и мама, и соцработники — и наконец маме сообщают, что надо подождать еще месяц. Тут у нее сдают нервы, и она пытается связаться со всякими проходимцами, которые рассказывают об этом случае в российских средствах массовой информации.

Один за другим к маме едут российские журналисты, а соцработники про это и не знают, занимаются своим делом. Только спустя какое-то время они могут случайно прочесть в местной прессе, что российские медиа все неправильно поняли, но без имен. Чем закончилась история с матерью двоих детей, я не знаю — но раз она больше прессу не звала, надеюсь, детей ей вернули.

Вот о чем важно помнить: ни в одном «детском» деле русским мамам не помогла шумиха в российской прессе. Образ Финляндии в глазах россиян создала специфический, это точно. Мне кажется, именно тогда, когда пошли у нас в прессе одна за другой истории про таких мам, вдруг оказалось, что можно исключительно медиасредствами создать какую-то виртуальную страну на границе с Россией, в которой бессердечные злодеи обижают русских. Среди русских мам я знаю в Финляндии таких, кто даже жалел, что связался с пропагандистами: влияния на финские соцслужбы и суды — ноль, а растрезвонили о человеке на весь мир. Спустя годы введешь фамилию в Яндекс — и в подробностях узнаешь, что мама была нехорошая. Надо им это?

Момент «придут ко мне домой и заберут ребенка» — самый страшный и самый непонятный для нас. Основание «кто-то сказал» не кажется серьезным. Мало ли кто что может сказать, сразу приходит в голову русскому человеку (мне, например). Думаю, что дело здесь в разной степени доверия граждан России прежде всего друг к другу.

«Для русского человека это и есть та самая страшная ювеналка, потому что он сам готов наговорить на ближнего и ждет этого от окружающих», — рассуждает моя российская коллега-журналист, с которой мы обсуждаем феномен. У финнов нет долгой истории доносов. Ни от взрослого, ни от ребенка не ожидают заведомо ложной информации. Люди доверяют друг другу и предполагают, что дыма без огня не бывает: мол, ребенок ни с того ни с сего не скажет, что его ударили.

И к государству у финнов отношение другое, как я уже рассказывал. Государственные органы, социальные службы — это не враги. Там работают не какие-то чужие люди с противоположными интересами. «Государство не Левиафан, государство — это мы», — помнит финн.

Конкретную ошибку соцслужб люди готовы обсуждать, но никому не приходит в голову, что те хотят забрать ребенка, обязаны поставить галочку в бесчеловечном плане, получают за каждого отнятого ребенка финансирование и прочее. Подобная извращенная для финна логика заметна в интервью пострадавших русскоязычных родителей, но ни одно обвинение не было доказано. Ничего подобного никогда не сообщала местная пресса — а своим журналистам финны верят. «Если бы что было не так, мы бы знали», — рассуждают они.

Работу соцслужб если и обсуждают, то не в связи с русскими родителями, лишившимися детей, а в более трагических ситуациях. В прошлом году страну совершенно потрясла история в городе Оулу: там в подвале жилого дома обнаружили останки пятерых детей, и жившая в доме женщина (финка) призналась, что она в течение десяти лет убивала своих новорожденных и хранила их трупы в морозилке, а потом в подвале.

Когда в обществе проходит первый шок от таких новостей, все начинают задаваться вопросом: как это могло случиться? И тут первым делом говорят как раз о социальных службах — что они видели, как реагировали, почему не уследили? Дело не в том, что соцработники должны подозревать всех родителей в худших намерениях. Но в стране есть твердое убеждение, что государство должно наблюдать за семьей.

Государственная структура вмешивается в семейные дела — сама постановка вопроса нас обычно пугает. А для финна это не враг вмешивается, а сосед. Не полицейское государство, а государство-няня. Отношение другое. Ребенок не может постоять за себя, не может защитить свои права — для этого есть соседи, сотрудники женских консультаций, воспитатели в садике, учителя и специально подготовленные соцработники.