Уильям Уиллис - На плоту через океан

Один из матросов сказал мне:

— Если вы совершите это плавание, сеньор Виллис, то, когда вернетесь, у вас вся грудь будет увешана орденскими ленточками, как у адмирала!

В его словах звучало глубокое сомнение, и я спросил его:

— А как ты думаешь, удастся мне совершить это путешествие?

Он молчал. Тогда я взглянул на двух других матросов; очевидно, это были потомки тех людей, которые в прошлые века отплывали от этих берегов на таких же плотах и, покинув Перу, направлялись вдоль побережья к Панаме или к Галапагосским островам; иногда их гнал неведомо куда жестокий шторм, а иногда, спасаясь от врагов, угрожавших им на берегу, они уплывали на запад, в просторы океана, по тому же пути, который теперь лежал передо мной.

Словно высеченные из камня лица матросов были неподвижны, а черные, как агат, глаза — непроницаемы. Ни один не ответил на мой вопрос. Я улыбнулся. Но вот их глаза вновь оживились, засверкали, и они стали с острым любопытством рассматривать меня, пытаясь подметить признаки малодушия. Эти люди видели меня последними, и им хотелось меня проверить.

Через несколько минут, стоя на желтой бамбуковой палубе, я увидел, как спасательный плотик с тремя матросами был поднят на тральщик; как только он очутился на борту, корабль развернулся, дал прощальный гудок и взял курс на восток, назад в Кальяо.

Июнь 23. 7.50 утра стандартного восточного времени; 11°38′ южной широты и 78°11′ западной долготы; около шестидесяти миль к западу от Кальяо.

«Семь сестричек» — вперед!

Около часа я управлял плотом, внимательно следя за компасом. Затем, подняв голову и окинув взглядом небо, море и горизонт, я еще острей почувствовал свое одиночество. Я наблюдал, как под бескрайным пасмурным небом вокруг меня поднимались и опадали волны, видел, как они разбивались о бревна, образуя пенящиеся водовороты, и слышал, как они громыхали и ревели подо мной. Плот раскачивался и зарывался в воду, с трудом пробираясь сквозь волны.

Я был один. Снова устремил я взгляд в серое небо. Все вокруг было как и прежде, как всегда; ничто не изменилось в этой извечной картине, лишь появилось маленькое существо, человек, наконец добившийся своего.

Время шло, а я не отрывал глаз от компаса. Я начал уже привыкать к мысли, что теперь предоставлен самому себе.

Я взглянул на часы. Было около полудня. С тех пор как ушел «Сан-Мартин», я непрерывно стоял у штурвала. Я держал курс на вест-норд-вест, стремясь подальше отплыть от берега, чтобы какое-нибудь капризное течение или западный ветер не погнали меня назад, к земле. Позже я возьму курс на норд-вест.

Я отрезал два конца толщиной в три четверти дюйма, которыми закрепил штурвальное колесо. Затем снова стал следить за курсом. Если я не стоял за рулем, плот вел себя не слишком-то хорошо, он рыскал во все стороны. С каждым часом я убеждался, что мне предстоит еще многому научиться. Я снова закрепил штурвал концами и пошел на нос, чтобы немного ослабить парус. Это несколько уменьшило зигзагообразное движение плота, но все же курс его был далеко не прямой. Взяв катушку хирургического пластыря, я несколько раз обернул среднюю спицу рулевого колеса, ту самую спицу, которая оказывается наверху, когда перо руля занимает среднее положение, то есть параллельное килю. Белый пластырь виден отовсюду, и в каком бы месте плота я ни находился, с первого же взгляда я смогу определить положение руля.

Настало время обеда. Я смешал в чашке две столовые ложки ячменной муки с небольшим количеством сахара и подлил воды. Густая паста была вкусна. Я знал, что это весьма питательная еда. Чтобы организм привык к ней, я начал употреблять ее еще в Эквадоре и Перу. Я обедал, сидя на ящике у штурвала, одновременно наблюдая за компасом.

После еды мне пришлось убирать с палубы всякие посторонние предметы, но то и дело нужно было прерывать работу и мчаться на корму, чтобы проверить курс. Мои младшие товарищи по плаванию, попугай Икки и кошка Микки, казалось, чувствовали себя превосходно. Микки спала, свернувшись между бухтами каната, и ее почти не было видно.

Плот начал отклоняться от курса, и, чтобы не очутиться против ветра, мне пришлось снова стать у штурвала. До вечера оставалось еще около часа.

Плывя под парусом по сумрачному океану, я все время говорил себе, что наконец-то сбылась мечта, которую я лелеял почти три года. Я не испытывал ни малейшего возбуждения или нервного подъема, но вместе с тем ничуть не был подавлен. Все происходящее казалось мне чем-то совершенно естественным. Я находился на своем плоту, который был построен, как мне хотелось, и, очевидно, вполне годен для плавания по океану; рейс уже начался. Все остальное зависело от меня. Вокруг все то же знакомое море, надо мной все то же знакомое небо, и я чувствовал себя как дома. Я радовался, что мучительные дни приготовлений миновали.

Итак, я начал путешествие. «Тебе предстоит, Бил, проплыть шесть или семь тысяч миль в открытом океане. Это не шутка! Семь тысяч миль, а может быть, и больше! Понимаешь ли ты, что это такое? До тебя это еще не вполне дошло, не правда ли?»

Волна разбилась о корму, и я едва не упустил рулевое колесо. Я невольно улыбался, наблюдая, как плот справляется с волнами. Да, он построен на славу!

Подумаем о расстоянии, которое я должен проплыть: шесть — семь тысяч миль, и впереди долгие месяцы… четыре, шесть или даже больше… Я должен забыть обо всем этом, окончательно позабыть о сроках и расстоянии.

Я пристально всматривался в волны и думал о том, как они будут вздыматься в шторм и чуть заметно горбиться в штиль; они представлялись мне старыми друзьями, которые столько раз сопутствовали мне в жизни.

Перегнувшись через борт, я зачерпнул пригоршней воду и смочил себе голову, лицо и грудь. Я совершил это как-то инстинктивно, не думая о том, что делаю, но потом осознал, что это было своего рода крещение и посвящение.

Через некоторое время курс сделался более устойчивым, и я взобрался на мачту, чтобы еще с вечера проверить такелаж и удостовериться, что все в порядке. Плот довольно сильно качало; по опыту пробного плавания я знал, что так оно и должно быть. Такелаж был в полной исправности, но мне показалось, что у некоторых блоков отводы недостаточно хороши. Я решил вскоре заняться блоками.

Спустившись с мачты, я настроил передатчик и послал свое первое сообщение, извещая, что все идет хорошо и что я держу курс на вест-норд-вест. Я знал, что Тедди ждет в отеле телефонного звонка с Перуанской военно-морской радиостанции, которая должна ей передать мое сообщение. Возможно, «Сан-Мартин» уже вернулся в Кальяо и ей вручили мою последнюю записку. Сначала она предполагала одну — две недели пробыть в Перу и осмотреть развалины древних сооружений инков, но потом передумала и решила возвратиться в Нью-Йорк, как только ей станет известно, что я уверенно продвигаюсь вперед. «Пока ты не вернешься, для меня не существует никаких удовольствий», — заявила она.