Филип Марсден - Перекресток: путешествие среди армян

…Деревня была небольшой. У фонтана на площади поили лошадей, иногда вода из желоба вытекала на площадь. Перед тем как покинуть дома, жители деревни собрались у фонтана. Он запомнил, как молчаливы были взрослые и как кричали на них заптии. Он помнил, как насиловали его сестру, и женщину, которая свернула с дороги и побрела в пустыню, а за ней бежали охранники и кричали: «Вернись! Куда ты идешь?!» – а она отвечала им: «Я иду на похороны Бога». Он вспоминал, как мучила их жажда в жарких местах южной Анатолии, этапы двигались по старой дороге вдоль реки, но пить им не давали. Его брат плакал и умолял дать ему воды, тогда мать зачерпнула полную ладонь из следа, оставленного копытом осла. Через день мальчик умер. Не прошло и недели, как умерла мать.

Дед Акопа и его уцелевший двоюродный брат каким-то образом добрались до одного из сиротских приютов в Алеппо. Оттуда они переехали в Бейрут. Оба они женились почти в одно и то же время на девушках-сиротах родом из окрестностей озера Ван. Но бремя пережитого оказалось не по силам его брату. Когда его жена уже носила первенца, он повесился.

А отец Акопа постепенно сколотил свое дело в Бейруте, продавая в розницу одежду из Европы, и в свою очередь обзавелся единственным ребенком, сыном. Самого Акопа ожидала легкая жизнь. Он был одаренным ребенком, избалован отцом, который потакал его прихотям, и предоставлен всем соблазнам бейрутской жизни конца 1960-х. Обучаясь в американском университете, он втянулся в прибыльные, но сомнительного характера махинации бейрутских коммерсантов. Несколько лет он преуспевал, участвуя в контрабандной торговле предметами старины и подвергая себя риску. С началом войны это дело заглохло, но вскоре транзитом через разрушенную столицу пошли потоком товары другого рода: маковая соломка, оружие, гашиш из долины Бекаа.

Акоп увлекся и этим. Его дела закручивались на весьма высоком уровне – возможности казались неограниченными.

Но он начал делать ошибки и шесть месяцев промаялся в египетской тюрьме по обвинению в контрабанде валюты. Тогда-то он и начал употреблять наркотики.

Однажды ночью на севере Ирака в городе Мосул он оказался на плоской крыше жилого дома. Был душная ночь, и был он, дергающийся, с расширенными от многомесячного потребления кокаина зрачками. Он поднялся на парапет и увидел, что ночной горизонт окаймляют оранжевые сполохи. Остаток здравого смысла помог ему понять, что это горят факелы нефтяных скважин в пустыне. Но чем дольше он смотрел на них, тем они становились все больше, вот они приблизились, окружив его огненным кольцом так, что он не мог пошевелиться. Ему показалось, что он попал в ад. Вспомнилось вдруг все, что когда-то рассказал ему дед. Он увидел турецких заптиев, скачущих верхом вдоль колонны. Он чувствовал, как пересыхает в горле, и видел след ослиного копыта. Появилось ощущение, что ставший шершавым язык разбухает во рту, уже не помещаясь. Лицо его пылало от жара. Когда он опустил взгляд, то увидел, что его кожа покрывается лопающимися пузырями; тогда он сорвал с себя рубашку и побежал внутрь дома. Он выпил воды из бутылки, и у него начались другие галлюцинации: деревня близ озера Ван, его юная бабушка сидит на корточках в тени орехового дерева и плещется в льющейся из фонтана воде…

– Это было еще хуже, чем огонь, – рассказывал Акоп. – Тогда я понял, что значит быть армянином. Деревня, которую я увидел тогда, всегда стоит у меня перед глазами.

После всего, что произошло с ним, Акоп изменился, он стал истинным армянином. Он решил всерьез заняться музыкой и при этом поставил перед собой цель – уехать на жительство в Армению, в Советскую Армению. Он добился приема в Ереванскую консерваторию. Это произошло два года назад.

Он закурил следующую сигарету и загадочно посмотрел на меня.

– Позволь мне рассказать тебе об Армении. О Великой Армении! Когда я впервые приехал в Ереван, мне не верилось, что это свершилось. Армяне в армянской столице, под сенью Арарата. Я с головой погрузился в их жизнь – политические собрания, искусство… Я общался с композиторами и поэтами, прочитал много книг по армянской истории. Я даже начал писать оперу, взяв за основу эпизод из жизни двора Багратидов в Ани. Я стал «хорошим армянином». Прошло немного времени, и что-то изменилось.

Акоп находился в Армении, когда там началось сопротивление власти Москвы. Ереван охватила жажда перемен – интеллектуалы поняли, что хватка Кремля слабеет. Наконец они могут говорить во всеуслышание. Однако новое состояние общественной мысли обернулось своей мрачной изнанкой – либерализм на деле оказался анархией, национализм взяли на вооружение бандиты. Оружие попало не в те руки, и десятилетиями копившиеся горечь и разочарование выплескивались на поверхность весьма своеобразно.

Поздним октябрьским вечером, возвращаясь домой, Акоп шел по Еревану. Возле него остановилась машина, открылась задняя дверца. Вышли два армянина и быстро затолкали его в машину. Ему приставили к щеке дуло автомата Калашникова и отвезли в горы. Там его заставили встать на колени и очищать камни от тонкого слоя земли.

– Копай могилу!

В течение трех часов они всячески издевались над ним, угрожая пристрелить, на время оставляли его в покое – и снова принимались за старое. Перед самым рассветом они повезли его по направлению к Еревану и возле железнодорожной станции выбросили из машины.

– Я до сих пор не понимаю, что им было нужно. Они знали, что я приехал из-за границы. Я предлагал им доллары… Но дело было не в деньгах. Я пробыл в Ереване еще несколько месяцев, но после той ночи я стал все воспринимать по-другому. Если доберетесь до Армении, будьте там осторожны.

– Но вы по-прежнему «хороший армянин»? Впервые за время нашей встречи он улыбнулся:

– Понятия не имею. Но определенно, больше всего я – армянин.

Когда я вышел от Акопа, уже почти стемнело. Какое-то время я потерянно бродил по узким улочкам вокруг базара. Не в первый раз Армения приводила меня в растерянное, ошеломленное до онемения состояние. Меня преследовало видение – языки пламени и кружащиеся вокруг него, словно мотыльки, армяне; так же как и Акоп, они то притягивали меня к себе, то отталкивали. Вечер был на исходе, когда я добрался до ограды армянской школы. Я нажал на кнопку звонка, никто на него не откликнулся. Я кричал и бросал камешки в окно сторожа – никакого результата. Я был слишком измучен, разбит и доведен до отчаяния, мне не оставалось ничего другого, как, махнув рукой на все предупреждения, отправиться искать крова в отелях.

В двух отелях, увидев мой паспорт, мне отказали в номере. В третьей гостинице, поворчав, предоставили мне комнату. Я лежал на постели и бездумно следил взглядом за тараканами, бегавшими по стене. В моем измученном воображении они превращались в танковые соединения на просторах Иракской пустыни…