Леонид Платов - Страна Семи Трав

Почудилось, что цепкие пальцы тянутся со всех сторон, хватают за плечи, за полы одежды. Наступил предел нервного напряжения. Котловина заполнилась гулом и грохотом, будто, шумя ветвями, валились мачтовые сосны одна за другой.

Падая, он успел подумать: «Сон! Это сон! Сейчас наступит пробуждение. Я открою глаза и…»

Он открыл глаза.

Сумрачные своды нависали над головой. В ногах чадил фитиль, плававший в каменной плошке. Поодаль на стене мерно раскачивались косматые тени.

Что-то сказал над ухом глуховатый голос с забавными птичьими интонациями. Приподнявшись на локте, Ветлугин увидел человека, который протягивал ему чашу с питьем.

Из-за плеча его выдвинулся второй человек и поощрительно закивал. Ветлугин осмотрелся. Некоторые из людей, окружавших его, были одеты только в короткие кожаные штаны наподобие трусов или плавок, другие кутались в меховые одежды с капюшонами.

Ветлугин не прочел на лицах ни вражды, ни угрозы — всего лишь любопытство. Люди смотрели на него неотрывно, в сосредоточенном молчании, сидя на корточках и попыхивая коротенькими трубками.

Хлебнув тепловатого отвара, он откинулся на своем ложе. Мельтешило в глазах. Тени, двигавшиеся на противоположной стене, почему-то раздражали. Представилось, что сидит на качелях и, с силой раскачиваясь, уносится вдаль — летит куда-то в неизвестность.

Через минуту Ветлугин понял, что середину жилища занимает очаг, а тени отбрасывают на стену женщины, расположившиеся у огня. Проворные руки их безостановочно и мерно двигались.

Дым медленно поднимался и растекался наверху, и, как дым от очага, плыла под сводами песня, тягучая, монотонная. Женщины пели попеременно. Начинала одна, потом негромко, в лад подхватывала другая. Получалось нечто вроде нескончаемого певучего разговора.

Ветлугину показалось, что женщины отбивают ритм кастаньетами. Но это было не так. Подняв глаза, он увидел, что над его головой висят разнообразные предметы: деревянные котлы и плошки, кожаные круглые щиты, колчаны, набитые стрелами, копья, кисеты, а также множество уродливых фигурок из кости или из дерева, которые, надо думать, служили амулетами. Раскачиваясь от сквозняка, они сталкивались, постукивали и шуршали.

Среди них Ветлугин заметил две или три маски, подобные тем, что так удивили и напугали его в лесу.

Он с беспокойством взглянул на людей, сидевших вокруг него. На этот раз они были без масок.

Ветлугин облегченно вздохнул.

Лица окружавших его людей ему в общем понравились. Ничего отталкивающего, лукавого, вероломного не было в них. Смуглая кожа. Высокие массивные скулы. Темные с настороженным прищуром глаза. Плотно сжатые тонкие губы. Блестящие волосы, спускающиеся прямой прядью на лоб. Общее впечатление суровой мужественности, которое усиливалось благодаря широкой челюсти и тяжелым складкам век.

Ветлугин снова поднял взгляд к висящим под потолком маскам. Маски? Почему ему вздумалось принять их за маски?

Это были, в сущности, снеговые очки, которые в тундре надевают зимой во избежание снежной слепоты. Щели для глаз обведены узором, такой же поперечный узор украшает очки посредине.

Но зачем людям, живущим в лесу, снеговые очки? Быть может, они заменяют праздничный наряд?

Ветлугин не стал ломать голову над этим. Ему было трудно думать сейчас, трудно сосредоточиться над каким-нибудь вопросом.

Вдруг он вздрогнул и с надеждой посмотрел на доброе скуластое лицо, склонившееся к нему.

— Слушай, друг, — пробормотал он и сам удивился тому, как слаб его голос. — Дудинка, а? Не знаешь?.. Дудинка, Енисей!.. Далеко отсюда?..

Житель гор отрицательно помотал головой, затем, широко улыбаясь, развел руками. По-видимому, слова «Дудинка, Енисей» ничего не говорили ему.

Ну не беда! Потом можно порасспросить еще.

Амулеты, снеговые очки, щиты, колчаны продолжали, шуршать и побрякивать под сводом. Эти негромкие монотонные звуки действовали усыпляюще. Ветлугин устало закрыл глаза…

Несколько дней он провел в таком вяло-дремотном состоянии, как бы на границе между сном и бодрствованием.

Ему казалось, что тянется все одна и та же длинная, нескончаемо длинная ночь. Когда бы ни очнулся, всегда было темно вокруг.

Только значительно позже понял Ветлугин, что находится в пещере, превращенной в жилое помещение.

Ему мерещилась всякая чертовщина. Он путал события, даты, лица.

Больное воображение порой рисовало перед ним кривляющуюся харю, багровую, круглую, омерзительно самодовольную. Она нависла над Ветлугиным, медленно поднимаясь из-за поручней палубы. Корабль качался на волнах, качалась и харя. Вверх, вниз! Вверх, вниз!..

Да ведь это же Гивенс, американский контрабандист, который второе лето шныряет у берегов Сибири, а иногда, крадучись, заходит даже в устье Лены!

Проклятый лицемер, обманщик! Сейчас он веселится от души, засунув руки в карманы широченного, удобного, мехом наружу пальто. На палубе надсаживается от хохота команда.

Еще бы не смеяться матросам Гивенса! Хозяин на глазах у них сделал бизнес. Выманил у двух доверчивых русских, политических ссыльных, шкурки песцов, все их богатство, предназначавшееся в уплату за проезд в Америку, и бросил беглецов на произвол судьбы! Мало того, донес на них русскому начальству. Вот так делец, пройдоха, хитрая голова: и шкурки получил, и с начальством поладил.

Медленно разворачивается американская шхуна, ложась на курс.

Ветлугин вздрагивает и открывает глаза. Перед ним нет ни Гивенса, ни американской шхуны.

От костра доносится монотонное бормотание — пение женщин. Успокоительно мерцает огонек в каменной плошке, напоминающей ночник.

Стоило, однако, откинуться на оленьи шкуры и зажмурить глаза, как земля под Ветлугиным начинала колыхаться, не очень сильно, но равномерно, толчками. Это раскачивается на волнах льдина, увлекаемая в море с потоком других льдин.

Ветлугин видит себя на льдине. Берег давно скрылся из глаз. Никого нет вокруг. Горизонт пуст.

Слышен только шорох уносимых на север плавучих льдин. Они прибывают и прибывают, трутся друг о друга, смыкаются все плотнее…

Это так страшно, что усилием воли Ветлугин старался стряхнуть кошмар. Он открывал глаза и таращил их на колеблющийся огонек жирника.

Он не хотел спать! Он боялся спать!..

Некоторое время удавалось удержаться на поверхности сознания. Но мало-помалу сопротивление ослабевало — пучина сна неотвратимо затягивала, засасывала, как водоворот.

Это был пестрый — бело-красно-черный — водоворот.

Во сне, кроме ухмыляющейся красной рожи Гивенса и белого однообразия льдов, преследовал больного черный орел.

У него было две головы с раскрытыми клювами, из которых торчали тонкие, как жало, языки.