Леонид Платов - Страна Семи Трав

Делать это, во всяком случае, приходилось втайне (даже от Сойтынэ и Нырты). С точки зрения жителей Бырранги, чужеземец совершал святотатство, посягал на оленей, посвященных солнцу, пытался «переадресовать» их.

Нет, нужно было найти новый, более совершенный способ связи!

О нем Ветлугин подумал еще весной 1917 года, возвращаясь с Ныртой после одной из прогулок.

Они спускались с гребня горы, где осматривали пасти.

Обреченный жить на дне котловины, стиснутой со всех сторон каменными стенами, Петр Арианович очень дорожил возможностью хоть ненадолго вырваться из своей щели. С высоты птичьего полета озирал он неприветливые горы Бырранга. Грозный первозданный хаос громоздился вокруг. В распадках белели сугробы, рядом чернели обнаженные гребни, с которых ветер сдувал снег.

Стоя здесь, Ветлугин чувствовал себя как на острове. Море, каменное море расстилалось вокруг.

Он находил много сходства между своим положением и положением мореплавателей, очутившихся после кораблекрушения на необитаемом острове.

Как они подавали весть о себе?

Плотно закупоривали пустую бутылку, в которую была вложена записка, и спускали на воду, возлагая надежды на то, что в открытом море ее заметят с какого-нибудь корабля.

В задумчивости смотрел географ на реку, которая тускло поблескивала внизу.

Прорываясь через громаду гор, текла она по дну ущелья, бросалась из стороны в сторону, словно беглянка, спасающаяся от погони, и исчезала на юге за туманной дымкой горизонта, где уже начиналась равнинная часть тундры.

Следовало пустить бутылку по реке!

Но бутылок в ущелье, понятно, не было и не могло быть. Чем же заменить их?..

Когда осенью 1917 года, после «Праздника солнца», сорвалась первая попытка побега, Петр Арианович подумал о плавнике. Если ему самому не удалось спрятаться в дупле плавника, то ведь он мог спрятать туда письмо.

Одно время он собирался выделывать бочонки из бересты, но потом отказался от этой мысли, так как понял, что их раздавит во время первого же ледохода. Кроме того, они были бы желтого цвета и необычной формы. Их могла заметить стража в Воротах.

Гораздо проще было пользоваться плавником, который каждую весну уносило вниз по течению реки.

Облюбовав подходящий хлыст, Ветлугин украдкой оттаскивал его в сторону, в чащобу, обрубал там ветки, метил своим знаком — сигналом бедствия — и выдалбливал небольшое отверстие — не в комле, а сбоку ствола. (Тут особенно пригодился возвращенный Ныртой нож.)

Затем, вложив «письмо» в мох, пленник Бырранги снова тщательно закрывал отверстие обрубком дерева, шпаклевал и обмазывал варом. «Конверт» был заклеен и запечатан…

Испытав «гусиную», а потом «оленью» почту, Петр Арианович пришел к мысли, что пересылать письма с плавником будет надежнее, и решил испробовать этот способ.

Регулярно раз в год после ледохода он спускал два или три таких письма вниз по реке. Река заменяла ему теперь почтовый ящик.

Озираясь, географ стаскивал с берега приготовленный ствол и спускал на воду. Он старался делать это бесшумно, боясь привлечь внимание часовых у Ворот.

Кажется, удалось. Ни плеска, ни шороха!

Какое же это по счету письмо?..

Покачиваясь на волнах, ствол уплывает все дальше и дальше. Вот миновал стремнину, толкнулся о торчащий из воды камень. Завертелся на месте. Застрянет? Нет. Течение на середине реки подхватило дерево и понесло, понесло…

Спуская на воду свои древесные «конверты», географ смотрел на них с боязливым ожиданием. Какая участь ждет их впереди? Дойдут ли они к адресату — неизвестному русскому ученому — или пропадут, затеряются в тундре?..

Не напрасен ли его труд?

Не Лета ли, сказочная река забвения, катит мимо него свои тускло отсвечивающие при луне волны? Не она ли плещет у его ног, с монотонным безнадежным плачем набегая на берег?

«Допустим, — рассуждал Ветлугин, — что река вынесет меченый плавник в море или выбросит на берег где-нибудь возле самоедских стойбищ. Кто найдет его? Невежественные забитые самоеды? Поймут ли они значение плавника? И если поймут, кому передадут? Невежественным, тупоумным царским администраторам, которым плевать на науку?..

Сибирь — место ссылки, страна мрака и молчания. Будет ли здесь кто-нибудь озабочен судьбой затерявшегося в горах народа? А его самого, Ветлугина, если и станут разыскивать, то только для того лишь» чтобы наказать за побег и вернуть в ссылку.

Что ж, и не такие ученые, как он — неизмеримо более: талантливые и значительные — гибли, исчезали без вести в царской России. Не такие научные открытия, как найденный им в горах оазис, безответно глохли во мраке и молчании…

Был шанс на спасение в одном-единственном случае. Если в России уже произошла революция, та долгожданная, та неизбежная социалистическая революция, о которой с такой уверенностью говорил Овчаренко. Тогда все было хорошо. Нужно было метить плавник, «кольцевать» гусей, посылать призывы о помощи. Там, за перевалами, брезжила надежда на спасение!..».

Не раз, оторвавшись от записей, Петр Арианович с удивлением осматривался, словно впервые видел свое слабо освещенное жилище.

В сумраке пещеры толпились вокруг него странные неуклюжие вещи: утварь нового Робинзона.

На грубо сбитом деревянном столе стояло нечто громоздкое, беспрерывно звучащее. Это были самодельные водяные часы. Из верхнего конуса в нижний со звоном падали капли, отсчитывая медленно текущее время.

Когда, цепляясь за кустарники, скользя и оступаясь во влажной траве, Петр Арианович спустился в удивительный оазис, время как бы остановилось для него.

Это ощущение не покидало до сих пор. Будто крылья зловещей Маук (по-прежнему неразгаданной) распростерлись над котловиной, загораживая ее от внешнего мира.

Он так и записал в дневнике:

«Время здесь — со знаком минус, то есть до нашей эры».

Он пояснил необычное выражение. Двадцатый век остался где-то там, за перевалами. Здесь был каменный век — жестокий и непонятный, суровый и темный, без всяких прикрас и примесей.

Скатившись в котловину, Ветлугин неожиданно очутился вне современности, увидел себя окруженным людьми каменного века. Все изделия — только из камня, дерева, кости: каменные топоры, деревянная домашняя утварь (чашки, ложки, котлы), костяные иглы, кремневые наконечники стрел и копий, а также сделанные из рога лося, клюва гагары и бивня мамонта.

На память приходила картина Васнецова, помещавшаяся в одном из первых залов Московского Исторического музея. На ней изображена охота на мамонта. Пещерные люди в шкурах мехом наружу, с дубинками и топорами в руках пляшут вокруг ямы, откуда безуспешно пытается выбраться огромный мамонт с взвивающимся хоботом и загнутыми вверх свирепыми бивнями. Как тут не ликовать! Живая гора мяса — косматый гигант провалился, попал в ловушку!