Герберт Тихи - Чо-Ойю – Милость богов

С радостью и искренней любовью они прижимались ко мне. «Сагиб, Чо-Ойю!» – снова и снова повторяли они. По их сияющим от радости лицам текли слезы. Они сняли с моих плеч легкий рюкзак и последние сто метров, которые остались до пещеры, вели меня под руки.

Когда мы проходили мимо лагеря швейцарцев, которые следили за нашим плачевным спуском, доктор Лохматтер и Вертолет с искренней радостью пожали нам руки, и натянутые отношения между нами были забыты. Лохматтер обещал прийти в нашу пещеру и осмотреть мои руки. Когда знаешь, что рядом находится квалифицированный врач, это действует успокаивающе.

Снова мы были в пещере, где с такой боязнью ожидали своей судьбы. Теперь, после победы, она стала для нас как бы родным домом – теплым и надежным.

Гельмут спускался последним. Шерпы бросились к нему навстречу и помогли спуститься через ледяной сброс. Даже без своего вождя Пазанга, который, наверное, уже был в лагере I, они хорошо знали, что им делать, и не нуждались в указаниях.

Я думаю, редкая экспедиция могла похвастаться такой бескорыстной и честной работой шерпов.

Мы планировали, что все спустимся в лагерь I. Но я почувствовал, что без длительного отдыха не выдержу спуска по длинному гребню и осыпям. Я предложил всем спуститься, а сам решил остаться здесь с одним шерпом на ночь.

Но все шерпы, Гельмут и Сепп предпочли заночевать со мной в пещере. Возможно, они тоже устали, возможно, они испытывали просто сентиментальные чувства к ледяным стенам нашего приюта, возможно, они остались из чувства товарищества, – я не знаю, но я был очень рад, что мы остаемся вместе.

Доктор Лохматтер вполз по узкому проходу к нам в пещеру. Он принес медикаменты, чтобы помочь мне. Осмотрев мои руки, он сказал, что необходимость в ампутации отпала, если, конечно, не будет загноения, что в этом чистом воздухе практически редко бывает.

Позже, в Намче-Базаре, когда швейцарцы возвращались, он меня снова успокоил. Хотя он меня не лечил, но его совет – спокойно ожидать выздоровления – был для меня большой поддержкой. Я не мог бы так наслаждаться своим возвращением по осеннему ландшафту Непала, не имея этого успокаивающего заключения специалиста. Лохматтер был мне хорошим другом, которого я хочу поблагодарить еще раз.

Мы опять сидели в нашей пещере. Любитель алкоголя – Аджиба неизвестно откуда достал чашку рисовой водки, в которой плавали куски льда. Мы пустили ее по кругу и извинились перед Лохматтером за простоту нравов и примитивность гостеприимства. Но, в конечном итоге, на такой высоте наш жалкий коктейль тоже был достижением.

Через некоторое время Лохматтер простился и ушел. Мы легли спать в снежном «доме», где провели много томительных часов в ожидании лучшего.

Сепп снова почувствовал свои ноги, его обморожения не будут иметь последствий. Растяжение ноги Гельмута не вызывало большой тревоги. Мы должны были быть благодарны, что отделались так легко.

Успех мы отпраздновали «соответственно». Чаша Аджибы все еще ходила по кругу. Водка была такой холодной, что можно было отхлебнуть только один маленький глоток.

В этот день у нас была еще одна радостная неожиданность: прибыла первая почта из Европы. «Почтальон» доставил ее нам из Катманду в базовый лагерь. Я раздал почту. Гельмут, большой любитель писать письма, получил их вдвое больше, чем я и Сепп. Как истинные расточители, мы зажгли последнюю свечу.

Пещера сияла в сказочном свете. Мы читали письма друзей, полные хороших пожеланий и беспокойства. Мы сознавали, что благосклонность судьбы нельзя отделить от добрых пожеланий, мыслей и молитв друзей, что и они являются частичными участниками нашего успеха. Я ощущал то большое радостное чувство, которое сделало таким счастливым и незабываемым день покорения вершины.

Но потом усталость взяла свое. Прочитав свои немногочисленные письма, мы легли спать. Гельмут, не прочитавший и половины своей горы писем, еще не ложился. Видимо, у него были веселые корреспонденты – иногда он громко смеялся.

Мы оба, ставшие завистниками еще при распределении писем, сказали ему, чтобы он, наконец, погасил свечу.

– Еще два или три письма, – сказал Гельмут.

– Но кончай же, – сказал Сепп. И я сказал:

– Ложись спать.

Храп шерпов, смех Гельмута и блеск ледяных стен пещеры – последние впечатления этого дня.

На следующее утро мы с грустью распрощались с пещерой. Мы полюбили ее по-настоящему. Взошло солнце, холодный ветер со свистом дул из-за гребня.

Я не мог фотографировать, но Сепп и Гельмут хотели воспользоваться этой последней возможностью на большой высоте. Я шел медленнее всех, – поэтому начал спускаться первым. Ледоруб здесь мне не был нужен, две лыжные палки, привязанные к запястьям, хорошо помогали при спуске.

Четвертый раз я проходил здесь. Следы, проложенные нами впервые в нетронутом снеге, превратились сейчас в хорошо утоптанную, очищенную ветром тропу. Тропа не везде шла по нашим следам, местами мы изменили ее и сократили. Вот здесь, боясь лавины, мы шли близко к скалам, теперь след вел прямо вниз. Осторожность первых дней была забыта.

Я был очень рад, что мог идти один. Спуск с вершины я хотел пережить в одиночестве. Но слишком увлекаться отвлеченными мыслями нельзя: есть сложные места, требующие большого внимания. Я все еще чувствовал сильную усталость и тяжело опирался на палки.

Мне навстречу поднималась одинокая фигура. Кто это – один из шерпов, желающих помочь нам, или один из швейцарцев?

Фигура приблизилась, и я узнал ее: это – Ламбер.

Он один из величайших альпинистов нашего времени, в Гималаях – почти мистическая и, вместе с тем, трагическая фигура. Дважды он приближался к вершине вершин – Эвересту ближе, чем кто-либо до него. Но ветер, который и сейчас бушует вокруг, заставлял его вернуться.

Мы остановились друг против друга: два маленьких, подгоняемых собственными желаниями, человека в бесконечности, случайно встретившиеся на одной вершине в роли конкурентов.

– Вершина? – спросил Ламбер на ломаном английском языке.

– Да, – ответил я, – вершина.

Ламбер обнял меня:

– Поздравляю, поздравляю!

Это был не пустой жест вежливости – я думаю, что он был искренне рад нашему успеху.

Порывы ветра заставили нас наклониться. Для меня эти порывы были последним приветом вершины, для Ламбера предостережением смерти о трудности ближайших дней.

– Желаю счастья, – попытался я сказать ему на ломаном французском языке, и мы расстались.

Иногда я останавливался, поворачивался и смотрел вверх. Высоко в небе я видел вершину с длинным снежным флажком и далеко под ней маленькую фигуру Ламбера. Я был рад за него – у него еще была радость недостигнутой цели, и он мог отстаивать еще раз желания человека в споре с богами.