Сергей М. Зайцев - Варяжский круг

Под утро девушки принесли кумыс, сыр и медовые сладости. Те четыре сестры опять сели в уголок и там заснули. Быстроглазая же опустилась на ковер возле Береста и слегка потянула его за рукав. Они встретились глазами. И у Береста оттого закружилась голова. Девушка указала ему на рукав, который оказался надорванным у локтя; на это игрец ничего не сказал, лишь пожал плечами. Тогда она зашила рукав, а поверх шва наложила маленький куний хвостик и приметала его – на счастье в дороге, на память в разлуке.

Игрец тихо спросил ее:

– Как твое имя?

Канская дочь так же тихо ответила:

– Имя мое – Дахэ, что по-вашему значит – красавица.

– Возьму с собой твое имя…

И они опять встретились глазами, и не вспомнил Берест про Настку, хотя раньше всегда вспоминал, когда видел красивых девушек.

Дахэ сказала:

– Ты уйдешь, и будут любить тебя женщины.

– А ты?

– Я буду далеко. Но кто-то будет близко…

Больше они не говорили, но им было приятно сидеть, касаясь друг друга плечами.

С рассветом Ярослав засобирался в дорогу, послал своих людей седлать лошадей. Берест с Эйриком пошли вместе со всеми. А когда они вышли из шатра, Эйрик сказал вису:

От Торческа Ярослав повел десяток на Корсунь по правому берегу реки Рось. И дорога эта тоже была не из легких, хотя на ней часто попадались малые становища берендеев и печенегов. Проезжали эти становища, не замедляя бега коней. А Берест время от времени оглядывался, словно запоминая путь. Тогда сказал ему Эйрик:

А еще так сказал:

В Корсуни не останавливались. Но и там им сказали черные клобуки то же самое: неспокойно в Диком поле. Хотя многие половецкие орды откочевали на восток, к Донцу, но это всё были мирные пастухи или половцы битые, пуганные русами. Пришел же теперь Окот – свежая орда. Всадников много, злости много, жадности много. И много крови в глазах. Да еще сказали черные клобуки, что вовсе не под Черниговым ходит Окот, а где-то возле Воиня – близко. Торческие стада хан лишь немного пограбил, кочевья лишь наполовину разорил, пастухов не убивал, девок не насиловал. И не трогал нынешним летом черноклобуцкие городки, объехал стороной. По всему видно, не хочет Окот раньше времени поднимать шум в этих местах, ждет команский хан иную, крупную добычу. Не караван ли?

Возле Воиня дождались кораблей. Ждали недолго – полдня. И по той точности, с которой Ярослав рассчитал время, можно было смело судить, какой он знаток местных речек, дорог и поприщ [10]. Здесь, у Воиня, у пограничного городка-подковы, была хорошая гавань, в которой купцы со своими судами могли укрыться на время отдыха. Так и сделали. А малые лодки все повытаскивали на берег. И берега того им едва хватило.

Когда купцы встретили Ярослава, то сказали ему, что исчез один десяток всадников, тот, который шел к Переяславлю по левому берегу. В Переяславле еще видели их, а к Воиню вот уже не пробились всадники. Или подстерегли их где-нибудь половцы, или сгинули они в болотах, утонули в старицах. Посчитал тиун своих людей, стоящих под хоругвью, и сам увидел – нет десятка. Он спросил про все у воиньского воеводы, но и тот ничего не знал. Тогда Ярослав решил обождать здесь сутки и заодно дать купцам отдых перед походом через опасные половецкие степи. Этому обрадовались купцы и шумной толпой вошли в городок-подкову.

Эйрик спросил:

– Почему – подкова?

Объяснил ему Ярослав:

– Воинь был когда-то лишь малым сельцом. Известно, что сельцо, стоящее на перепутье, из года в год горит. Но проезжал здесь однажды киевский князь Владимир Святославович, и конь его споткнулся в сельце и потерял подкову. Тогда подумал князь, что это ему знак свыше – хорошее, дескать, место для городка. И указал Владимир Святославович насыпать здесь валы и выстроить стены.

Воиньский воевода добавил:

– Городской вал схож с подковой, он обоими концами упирается в берег реки. Все речные городки так.

А слышавшие купцы сказали:

– Много подков утеряли киевские князья.

Уже поговаривали в караване купцы, что тот пропавший десяток всадников команы передушили тетивами – обычное дело у кочевников. Еще говорили, что видели с середины реки на пологом берегу за рощицей строй команов – будто всадники низко пригибались к холкам коней и все старались укрыться за кустарником, за новым леском, или проскакивать балками; не отрывались от каравана. А на последние ладьи, говорили, после Переяславля обрушилось до полсотни стрел. Словно пущенные ниоткуда, просто с неба отвесно упали.

Однако, глядя на многочисленную, закованную в броню Ярославову чадь, не очень-то боялись купцы близости половцев. К тому же там, где собирается множество народа, всегда находится место для веселья. А с весельем все бледнеют страхи. Поднимали на пустырях возле окольного города походные шатры, разжигали костры. Шумели, озорничали весельчаки – гладили воиньских женщин, задирались с местными мужчинами. И уже приторговывали всякой мелочью. Также заводили игрища, а на игрищах кричали погромче, чтобы все слышали, чтобы собирались отовсюду. Воиньские красавицы-девки приносили кувшины, полные пенного вина.

Воевода позвал тиуна Ярослава к себе на ночлег. Еще пригласил он в свой терем всех тех, кто был рядом с Ярославом: ляха Богуслава, игреца, Эйрика и еще нескольких человек. Но Берест и Эйрик не пошли, они хотели посмотреть скейд Рагнара.

Легко отыскали скейд среди других ладей. А по нему нашли и хозяев на берегу. И обрадовали их, и удивили. Варяжские купцы не ожидали так скоро увидеть Эйрика, да еще в составе тиунова сопровождения. Купцы качали головами: «Киэнугард – не город, Киэнугард—муравейник. Войдешь – не выйдешь!» Купцы восклицали: «Не иначе как Олав выбился в люди». «Верно! Олав – был смекалистый бонд. Но в Свитьод ему не везло. Не задалось везение!» «Всех обставил Олав! В Киэнугарде сам сидит. И сына сумел поставить под стяг!»

Эйрик выслушал купцов, выслушал их вопросы. Затем рассказал, как все сложилось у него со дня расставания. А Рагнар после этого спросил, что же Эйрик собирается делать дальше, ведь истинный муж каждый день должен что-то делать.

Эйрик ответил ему: