Геннадий Ананьев - Князь Воротынский

– Не на званый пир же я еду, ладушка моя. Иль в толк не взяла это?

– Оттого и хочу с тобой, князь мой ненаглядный, что не на пир собрался.

– Но ты же знаешь, как лютует самовластец. Ни жен, ни детей малых не щадит.

– Послушай, князь Михаил, судьба моя, – жестко заговорила княгиня. – Или мы с тобой не поклялись у алтаря быть навеки вместе?! Не подумал обо мне, какая мне жизнь без тебя? Запомни, что ни случится, я все разделю с тобой. Если уж разлюбил, тогда иной разговор.

Михаил Иванович нежно обнял жену, поцеловал благодарно, но еще раз спросил:

– Твердое твое слово? Не ждет нас впереди радость.

– Куда уж тверже. А вместе когда, князь мой милый, радость радостней, горе-кручина одолимей.

Выезд княжеский получился громоздкий, с детьми и княгиней мамок и нянек нужно было взять, охрану посолидней иметь, оттого и сборы заняли добрых два дня. И вот, наконец, тронулись в путь. Князь мыслями уже в Москве, у брата в тереме, ему бы коня в галоп пустить, но покинуть княгиню не смеет. Так и ползут они по полусотне верст за день. Что поделаешь? Выше себя не прыгнешь. Но как только въехал поезд во двор их московского дворца, князь, даже не слезая с коня, распорядился:

– Заносите все в хоромы. Со мной – Николка Селезень.

– Не рискованно ли без охраны? – услужливо вопросил Фрол, но Михаил Воротынский даже не ответил ему, крутнул аргамака и взял с места в карьер.

Николка, огрев своего коня плетью, полетел вдогон.

Жив братишка, и это немного успокоило Михаила Воротынского. Он опасался худшего, хотя никому о том не говорил. Уж слишком скор на расправу стал царь всея Руси Иван Васильевич. Сегодня отдалит от себя, завтра – палачей пошлет. Грустен князь Владимир, вздохнул.

– Не знаю, верно ли поступил ты, приехавши… В Кремле – козлопляс. Мракобесии у трона и на троне. Жизнь слуг верных гроша ломанного не стоит…

– Иль помалкивать, видя зло, государя окружившее?

– Поздно, брат. Поздно! Мне тут виднее было, чем тебе в уделе. Единственный выход – звать на трон великого князя Владимира Андреевича. Только теперь это весьма затруднительно. Скорее головы сложим, чем задуманного добьемся.

– И все же не смолчу. Всю правду-матку государю выложу!

– С Богом. Ты – старший брат, не мне тебя судить. Перед Богом за род наш древний в ответе ты. Знай одно: любое лихо я встречу достойно. Не унижу рода нашего славного.

– Вот и ладно. Глядишь, Бог милует.

Не простер на сей раз Бог руки своей над князем Михаилом Воротынским. Получилось точно по Экклезиасту: праведников постигает то, чего заслуживали бы дела нечестивых, а с нечестивыми бывает то, чего заслуживали бы дела праведников. Не храбрым победа, не мудрым – хлеб, и не разумным богатство, и не искренним благорасположение, но время и случай для всех их.

Только на третий день царь нашел время для разговора с ближним своим боярином. В первый день царь монаха медведями травил за злословие против царской особы, а потом бражничали, хваля свирепость косолапых и гневаясь тем, что монах жребий свой принял, молясь Всевышнему, а не потешил их трусливым бегством от смерти по загону. Осуждали, гневя Ивана Васильевича, и церковных служителей, которых согнали на потеху, но которые так и не проронили ни одного слова, ни одного звука. Святоши!

Следующее утро началось с похмелья, которое само по себе переросло в пьянку на весь день. Даже от доклада тайного дьяка, пытавшегося донести о самовольном приезде в Москву князя Михаила Воротынского, отмахнулся:

– Завтра. Сразу же после заутрени жду тебя.

По такому случаю не стал государь похмеляться, а лишь осушил кубок-другой клюквенного квасу. Слушал дьяка со вниманием.

– Со всей семьей пожаловал, – сообщал дьяк. – Украину твою бросил на стремянного и его сына, годами не зрелого. А здесь, с коня не слезши, поскакал к брату своему, князю Владимиру…

Настроение у Ивана Васильевича подавленное, ему ничего не хотелось, ни о чем не думалось, но он все же повелел:

– Пусть пошлют за ним. Здесь я его стану ждать.

Князь Воротынский был готов пожаловать к царю, оттого не мешкая поднялся в цареву потайную комнату у его спальни и предстал тотчас же перед расхристанным, гологрудым царем во всем параде, в мехах весь, в бархате и атласе, золотым шитьем и самоцветами сверкающий. Поклонился, коснувшись кончиками пальцев пола.

– Челом бью, государь.

– Эка, челом… Ты лучше скажи, отчего ускакал из Одоева, оставив украины мои без глазу воеводского? – Отхлебнув кислого кваса и вздохнув горестно, продолжил, но тоже без сердитости, а с вялой безразличностью: – Самовольства в тебе, князь, через верх.

– Не оставил, государь. Око мое там безвыездно. Стремянные Двужил Никифор и сын его Косма, что тебе списки от крымских верных людей доставлял, – ратники славные. Ни одна сакма, даю голову на отсечение, не пройдет тайно, не то, чтобы рать. А если рать начнет тумениться, мне из Крыма весть загодя дадут. Да и Поле станицы беспрерывно лазутят. Приехал же я в царственный твой град оттого, что сердце кровью обливается…

– И у меня обливается. Кто царь всея Руси? Кому Богом трон определен и судьбы рабов его кому в руки даны? Мне. Я в ответе перед Богом, мне и решать, но не плестись за властолюбцами, которым все мало, которым любо меня с трона свести, а не служить мне по чести и совести. Вот и ты, ближний боярин мой, не доволен милостью моей, самовольничаешь, на большее метишь. А уж куда слуге больше?

– Упаси Господи, государь!

– Это – словеса. Дела же о другом говорят: с татарами сносишься, с литовцами тоже. Аки государь. Полк без ведома моего ведешь, куда тебе заблагорассудится. Удел покидаешь, не спросивши.

– Помилуй, государь! Я же обороны твоих украин ради все это делаю. Ты велел бдить, я и бдю. Сам знаешь, что красоваться пред дружиной на аргамаке много ли ума требуется? Знать все наперед, вот в чем сила порубежной стражи!

– Верю тебе, оттого и не опалил. Только край все же знай. Перешагнешь его – не сносить головы.

Воротынский продолжал, вроде бы не ему адресована угроза:

– А еще отчего беру иной раз сверх меры, ибо ты, государь, перестал слушать советы верных слуг своих. На Вселенском соборе ты клялся карать зло и держать у сердца верных слуг. На Арском поле повторил то же самое, крест животворящий поцеловав. Похоже, запамятовал те клятвы, государь. Иль князь Владимир не верой и правдой тебе служил? Отчего ты не мил к нему?

– Я Богу отчет дам! – явно начиная выходить из добродушно-безразличного состояния и наливаясь гневом, обрезал царь Иван Васильевич. – Только Богу! Слишком много вас, советников, развелось!

– Советчик советчику рознь. Одни ко благу отчизны твоей, государь, стремятся, другие, корысти ради, развращают цареву душу.