Гэри Дженнингс - Ацтек. Гроза надвигается

Улица за моим домом полого спускалась вниз, к переброшенному через канал мосту, и, понятное дело, самый сильный удар воды пришелся на дома, стоявшие там. Кроме того, та часть улицы была застроена далеко не самыми прочными зданиями, преимущественно глинобитными или деревянными, от которых, как и говорил Звездный Певец, остались лишь груды наполовину размокших кирпичей из глины, солома, расщепленные доски и обломки мебели. Указав на торчавшую из-под обломков тряпицу, раб сказал:

– Он там, этот бедолага. До чего же убогую жизнь он вел: занимался уборкой мусора и продавал себя тем, кому было не по средствам купить женщину. Брал за это всего один боб какао.

Мертвец с длинными, заляпанными грязью седыми космами, одетый в рваное тряпье, лежал ничком. Я перевернул труп ногой, и Чимальи, разинувший рот, уставился на меня пустыми глазницами.

Нет, не тогда, а лишь некоторое время спустя, когда ко мне вернулась способность размышлять, я задумался над словами Звездного Певца о том, что в последнее время этот человек обслуживал лодки, вывозившие мусор из нашего квартала. Я гадал, как давно Чимальи выяснил, где мы живем? Интересно, выжидал ли он, тщательно выискивая возможность нанести мне удар, а затем воспользовался случаем, чтобы, ранив меня в самое сердце, навсегда уйти от возмездия? Или же эта трагедия была просто жестокой забавой развлекающихся богов, которые, как говорят, любят подстраивать самые невероятные совпадения, в которые порой невозможно поверить.

Этого я так никогда и не узнал...

Но об этом я задумался уже потом, а в тот момент знал лишь, что моя жена исчезла, что я не могу смириться со своей потерей и должен ее во что бы то ни стало найти.

– Если мы отыскали этого проклятого мертвеца, то и Цьянья должна быть здесь, – заявил я Звездному Певцу. – Если потребуется, мы перевернем тут все кирпичи до единого. Я начну, а ты пока отправляйся за подмогой. Двигай!

Звездный Певец торопливо ушел, а я наклонился, чтобы поднять и отбросить в сторону деревянную балку, и... лишившись чувств, рухнул ничком.

Я очнулся уже после полудня, в своей постели, и, увидев лица заботливо склонившихся надо мною слуг, первым делом спросил:

– Нашли? – Когда они оба сокрушенно отрицательно покачали головами, я прорычал: – Вам же было велено перевернуть там каждый кирпич!

– Хозяин, это невозможно сделать, – всхлипнул Звездный Певец. – Вода опять прибывает. Мы нашли тебя вовремя, иначе бы ты утонул.

– Мы не стали бы тебя будить, – с тревогой промолвила Бирюза, – но в городе объявили указ Чтимого Глашатая, предписывающий всем перебраться на материк до того, как остров скроется под водой.

Так вот и получилось, что следующую ночь я просидел, не смыкая глаз, на склоне холма среди множества спящих беженцев.

– Долго гуляем, – заметила Кокотон по пути. Поскольку только первые беженцы, покинувшие Теночтитлан, нашли на материке кров, остальным пришлось сидеть под открытым небом. – Ночка темная, – уместно высказалась в связи с этим моя дочурка.

Нам четверым не нашлось даже места под раскидистым деревом, но Бирюза предусмотрительно захватила одеяла. Она, Звездный Певец и Кокотон теперь спали, завернувшись в них, а я сидел, набросив на плечи одеяло, и смотрел на мою дочурку, мою Хлебную Крошку – единственную драгоценность, которая осталась у меня от жены. И сердце мое просто обливалось кровью.

Некоторое время тому назад, почтенные братья, я пытался описать вам Цьянью, сравнив ее с щедрым и великодушным растением агавой. Однако, рассказывая в тот раз об этом кактусе, я забыл упомянуть, что единожды в жизни – только единожды! – на нем распускаются золотистые цветы с дивным, сладким ароматом. После чего растение умирает...

В ту ночь я очень старался найти утешение в елейных заверениях наших жрецов, уверявших, что мертвые будто бы не ведают ни жалоб, ни скорби, ибо смерть есть всего лишь пробуждение от тяжкого сна, каковым является наша жизнь. Может быть, так оно и есть. Ваши христианские священники утверждают почти то же самое. Но для меня это было слабым утешением, ибо мне-то предстояло оставаться в этом горестном сне, причем оставаться там обездоленным и одиноким. Всю ночь напролет я вспоминал Цьянью и то слишком короткое счастливое время, которое мы провели вместе перед тем, как закончился ее сон.

Я помню все это до сих пор...

Однажды, во время нашего путешествия в Мичоакан, она увидела на утесе незнакомый цветок и сказала, что хотела бы завести такой дома. Ну что бы мне тогда стоило залезть на скалу и сорвать для жены цветок...

А в другой раз, без всякого на то повода, Цьянья сложила миленькую песенку, сочинив и слова, и мелодию: она просто проснулась в то утро, радуясь жизни и любя весь мир. Она тихонько мурлыкала ее, чтобы не забыть, а потом попросила купить ей «журчащую» флейту, чтобы исполнять песенку как следует. Я пообещал заказать инструмент, как только встречу знакомого мастера. Но забыл. А Цьянья, видя, что у меня полно других дел, так больше и не напомнила мне о своей просьбе.

А еще как-то раз...

Аййа, много-много раз...

О, я знаю, что Цьянья никогда не сомневалась в том, что я люблю ее, но почему я не использовал любую, самую незначительную возможность, чтобы лишний раз показать это? Я знаю, жена прощала мне невольные ошибки и проявленную невнимательность. Она забывала обо всем этом, а вот мне ни одной своей оплошности уже не забыть до конца дней. Всю оставшуюся жизнь я вспоминал, как не сделал того или другого, и сердце мое горько сжималось от осознания безвозвратности прошедшего и невозможности что-либо исправить. Этого мне забыть не дано, а вот многое из того, что я хотел бы сохранить в памяти, настойчиво от меня ускользает. Если бы я только мог припомнить слова той песенки, которую Цьянья сочинила, когда ощущала себя безмятежно счастливой, или хотя бы ее мелодию, я мог бы мурлыкать песенку про себя. И как бы я хотел узнать, что же жена крикнула мне вслед, когда ветер унес ее слова, в тот самый последний раз, когда мы навеки расстались...

Когда все беженцы, в том числе и мы, наконец вернулись на остров, большая часть города лежала в руинах. Рабочие и рабы уже занимались расчисткой завалов, извлекая целые известняковые плиты и выравнивая обломки, чтобы потом использовать их как основание для новых построек. Тело Цьяньи обнаружить так и не удалось. Не нашлось ни малейшего следа, совсем ничего, даже кольца или сандалии. Моя жена исчезла навсегда – так же бесследно и безвозвратно, как та незатейливая песенка, которую она когда-то сочинила.

Но, мои господа, я знаю, что, хотя над ее так и не найденной могилой были один за другим построены два новых города, Цьянья по-прежнему пребывает где-то здесь. Здесь, ибо у нее не было с собой магического осколка, без которого у нас не пропустят в загробный мир.