Александр Дюма - Дочь регента

— Это я прошу вас меня извинить. Но тут выходит из терпения мой сосед снизу и стучит в пол с такой силой, что того и гляди, проломит его. Позвольте я отвечу ему.

— Конечно, сударь, конечно, тем более что, если мои топографические выкладки верны, это должен быть маркиз де Помпадур.

— Мне не так просто в этом удостовериться.

— Не так трудно, как вам кажется.

— А как?

— Он стучит каким-нибудь особым образом?

— Да, а что, под этим кроется какой-то особый смысл?

— Безусловно, это наш способ сообщаться между собой, когда нам не удается это делать непосредственно, как сейчас мы с вами.

— Тоща, сударь, объясните мне ключ.

— Это просто: всякая буква имеет порядковый номер в алфавите.

— Это очевидно.

— В алфавите их двадцать четыре.

— Никогда не считал, но верю вам.

— Ну так вот: А — один удар, В — два, С — три и так далее.

— Понял, но такой способ общения, должно быть, очень медленный, а у окна я вижу веревку, которая в нетерпении дергается. Я стукну в пол два-три раза, чтобы дать понять соседу снизу, что я его слышу, и пойду займусь веревкой.

— Да, сударь, займитесь ею поскорее, умоляю вас, потому что, если не ошибаюсь, эта веревка чрезвычайно важна для меня. Но прежде стукните об пол три раза: на языке Бастилии это значит «терпение». Узник будет тогда ждать, что вы подадите ему новый сигнал.

Гастон ударил три раза об пол ножкой стула, и, действительно, шум снизу прекратился.

Он воспользовался этой передышкой и подошел к окну.

Дотянуться до решетки было непросто, потому что стены имели пять-шесть футов толщины. Но Гастон пододвинул к окну стол, зацепился одной рукой за решетку и сумел другой схватить веревку. Веревка выказала живейшую благодарность и стала тихонько подергиваться, как только почувствовала, что ею занялись.

Гастон подтянул к себе пакет, который с трудом пролез через решетку.

В пакете был горшочек варенья и книга. На горшочке была бумажка, а на ней было что-то написано, но Гастон ничего не мог прочесть, потому что у него не было света.

Веревка по-прежнему тихонько подергивалась, как будто говоря, что она ждет ответа.

Гастон вспомнил об уроке, преподанном ему соседом с колокольчиком, нашел в углу метлу, которой обметали паутину, и три раза стукнул в потолок.

Читатель помнит, что на языке Бастилии это означало «терпение».

Узник, приславший пакет, вероятно, понимал этот язык, потому что он поднял к себе веревку, освобожденную от груза.

Гастон вернулся к камину.

— Эй, сударь! — прокричал он.

— Я тут. Так что?

— Так вот, я получил посредством веревки горшочек варенья и книгу.

— На горшочке или на книге ничего не написано?

— На книге не знаю, а на горшочке что-то написано. Но к несчастью, я ничего не могу прочесть: у меня нет света.

— Подождите, — сказал голос, — я вам спущу свет.

— Я думал, что заключенным запрещено его иметь.

— Запрещено, но я себе свет добыл.

— Спускайте, сударь, — ответил Гастон, — мне, как и вам, не терпится прочесть, что мне пишут.

Тут он подумал, что в разговорах с тремя соседями может пройти вся ночь, а в его огромной камере отнюдь не тепло, и начал на ощупь одеваться. Он почти закончил как сумел свой туалет, когда увидел, что в камине его появляется свет. Колокольчик на шнурке спустился снова, только на этот раз он превратился в фонарь, и сделано было это очень просто: он был перевернут таким образом, что из него получился сосуд, в сосуд было налито масло, а в нем горел маленький фитиль. Гастон, еще не свыкшийся с тюремной жизнью и с изобретательностью, которую она порождает, столь изумился этой находке, что даже забыл о книге и горшочке варенья.

— Сударь, — сказал он соседу, — могу я спросить вас, как вы добыли все те предметы, с помощью которых вы соорудили эту коптилку?

— Нет ничего проще, сударь: я попросил колокольчик, чтобы звать служителя, и мне охотно согласились его дать, потом я стал экономить растительное масло от завтраков и обедов, пока не набрал целую бутылку. На фитили я распустил один из своих носовых платков, на прогулке подобрал камень, трут сделал из обожженной простыни, а во время обеда у коменданта похитил несколько палочек для зажигания свечей. Огонь я высекаю ножом, с помощью этого ножа я еще проделал дыру, через которую мы общаемся.

— Примите, сударь, мои комплименты, — сказал Гастон, — вы человек очень изобретательный.

— Благодарю за комплимент, сударь, но мне очень бы хотелось узнать, что за книгу вам прислали и что написано на бумаге, прикрепленной к горшочку?

— Сударь, это томик Вергилия.

— Да, это тот самый, она мне его обещала! — воскликнул голос, и в нем послышалась радость, что удивило шевалье, не понимавшего, как можно с таким нетерпением ожидать Вергилия.

— А теперь, сударь, — сказал узник с колокольчиком, — перейдите, прошу вас, к горшочку.

— Охотно, — сказал Гастон и прочел:

«Господин шевалье!

Я узнала от помощника коменданта, что Вы занимаете камеру на втором этаже и Ваши окна расположены под моими. Узники должны помогать друг другу, варенье съешьте, а прилагаемого Вергилия передайте через камин шевалье Дюменилю, окна камеры которого выходят только на двор».

— Вот этого я и ждал, — сказал узник с колокольчиком, — меня еще за обедом предупредили, что я получу эту весточку.

— Так вы, сударь, шевалье Дюмениль? — спросил Гастон.

— Да, сударь, и ваш покорный слуга.

— А я — ваш, — ответил, смеясь, Гастон, — вам я обязан горшочком варенья, и поверьте, я этого никогда не забуду.

— В таком случае, сударь, соблаговолите отвязать колокольчик и привязать на его место Вергилия.

— Но если у вас не будет колокольчика, — сказал Гастон, — вы не сможете читать.

— О, не беспокойтесь, сударь, — ответил узник, — я смастерю себе другой фонарь.

Гастон полностью полагался на изобретательность своего соседа, которую тот так блистательно доказал, поэтому он поспешил навстречу его желаниям: он взял колокольчик, поставил его на горлышко пустой бутылки и привязал к шнурку Вергилия, заботливо положив в томик выпавшее оттуда письмо… Шнурок тут же радостно взвился вверх.

Просто удивительно, насколько в тюрьме неодушевленные предметы начинают казаться живыми и наделенными чувством!

— Благодарю вас, сударь, — сказал шевалье Дюмениль, — а теперь, если вы собираетесь отвечать соседу снизу…

— То я свободен? — спросил Гастон.

— Да, сударь, хотя предупреждаю, что вскоре я обращусь к вашей любезности.

— Я в вашем распоряжении, сударь. Так что вы говорили мне о буквах алфавита?

— Один удар — А, двадцать четыре — Z.