Александр Дюма - Бастард де Молеон

— О, не беспокойтесь, здесь нас никто не знает.

— И мой дом надежен, — сказал принц. — Даже вполне неопасен, — со смехом прибавил он, чтобы успокоить страхи Мотриля насчет его дочери.

Мавр пробормотал несколько слов, которых Энрике не расслышал, потому что собеседники уже отошли довольно далеко. Кстати, одна мысль, страстная, безумная, почти невыносимая, терзала его с той секунды, как он услышал этот окаянный голос; здесь, в двух шагах, стоял его смертельный враг, призрак, вставший между ним и целью, которой он жаждал добиться; здесь, на расстоянии удара мечом, находился человек, жаждущий его крови, и сам он жаждал пролить его кровь; один удар, нанесенный ведомой ненавистью рукой, положил бы конец войне, разрешил бы все сомнения. Эта мысль заставляла сердце графа сильно биться, а руку — тянуться к врагу.

Однако Энрике был не из тех людей, кто поддается первому порыву души, даже если тот внушен смертельной ненавистью.

«Нет, нет, — шептал он, — если я его убью, то всему конец. Ведь мне мало его убить — я должен ему наследовать. Если бы я убил его, то принц Уэльский отомстил бы за своего убитого гостя, с позором устранил бы меня или на всю жизнь заточил бы в тюрьму… Да, но ведь я мог спастись, — продолжал он, — а Тельо, который находится в Испании (он усмехнулся про себя, что забыл об одном из своих братьев, хотя брат этот и был его сторонником), — Тельо я найду на троне!.. И все придется начинать снова!»

Эти соображения остановили руку Энрике; наполовину обнаженный меч опустился в ножны.

Духи тьмы, наверное, посмеялись над своим адским братом — тщеславием, которое впервые отвело руку честолюбца от кинжала.

Именно в это мгновенье к графу подошел Аженор; граф был мрачен — юноша сиял; Аженор забыл о войне, интригах, принцах, обо всем на свете — другой теребил кольца железных перчаток, думая, будто он уже изничтожил своих врагов и восходит на трон Кастилии.

Тайна приезда Мотриля в Бордо отныне была раскрыта, и Аиссе больше ничего не пришлось выяснять для рыцаря. Но для них оставалось нечто гораздо более важное: тысячи признаний в любви, всегда новых для влюбленных, Аженор и Аисса, раньше не имели возможности, высказать друг другу.

С другой стороны, графу Энрике де Трастамаре стал известен план его брата, и он заранее предвидел ответ принца Уэльского, словно уже побывал на совете, который должен был собраться завтра. Поэтому ему, твердо убежденному, что дон Педро заручиться поддержкой англичан, не оставалось ничего другого, как уехать из Бордо раньше, чем будет скреплен этот союз; ведь в случае если бы его инкогнито раскрыли, он был бы объявлен военнопленным, и дон Педро, чтобы сразу покончить с их враждой, мог бы прибегнуть к крайнему средству, применить которое против дона Педро помешали Энрике только его честолюбивые замыслы.

Когда дон Энрике и рыцарь поделились друг с другом своими мыслями, когда один из них, вняв благоразумию другого, последовал мудрому совету насчет решения, которое следовало принять (то есть Аженор убедил Энрике немедленно отправиться в Арагон, чтобы встретить там первые посланные коннетаблем отряды наемников), граф вспомнил о сердечных делах своего юного спутника.

— И что же ваша любовь? — спросил он.

— Не скрою от вас, ваша светлость, что думаю о ней с горькой грустью, — ответил Аженор. — Напрасно я нашел в десяти шагах от себя счастье, о котором так долго мечтал и которое, как я опасался, мне придется искать всю жизнь, не настигая его, ведь…

— Полно! — возразил граф. — Ничего не изменилось, и что мешает вам, кому не надо сражаться с братом и завоевывать трон, вкусить мимолетно сие счастье?

— Вы разве не едете, граф? — спросил Аженор.

— Разумеется, еду, — ответил Энрике, — ибо, сколь ни была бы нежна любовь к вам, которая, я чувствую, родилась в моем сердце, дорогой Аженор, она не может — вы сами это поймете — перевесить интересы судьбы королевства и счастье целого народа. Вот если бы речь шла о вашей жизни, тогда другое дело! — вдруг воскликнул граф. — Ради спасения вас я пожертвовал бы моим состоянием и моим честолюбием.

И граф пристально посмотрел в светлые и ясные глаза молодого француза, словно настойчиво добиваясь от него слов признательности.

— Но я никогда не принес бы в жертву мою корону ради вашей вполне безумной, позвольте, мой друг, прямо сказать вам об этом, страсти к дочери предателя Мотриля, — продолжал Энрике.

— Мне это известно, ваша светлость, и с моей стороны было бы безрассудством даже питать какую-либо надежду. Поэтому, прощай, несчастная Аисса…

И он с такой печалью посмотрел из окна на дом, прячущийся за деревьями, что граф улыбнулся.

— Счастливый любовник, — тихо сказал он, слегка помрачнев, — он живет одной нежной мыслью, которая постоянно цветет в его сердце, наполняя благоуханием его жизнь. Увы! Мне тоже была ведома эта прелестная пытка, что заставляла трепетать в глубине души все юные и благородные чувства.

— Вы называете меня счастливым, ваша светлость, потому что завтра меня ждет Аисса! — воскликнул Аженор. — Завтра я должен увидеть Аиссу, но я не увижу ее. Ваша светлость, если все надежды двадцатидвухлетнего сердца терпят крах в тот миг, когда они должны сбыться, — это горе, и я самый несчастный из людей.

— Ты прав, Аженор, — согласился граф. — Поэтому, думай только о сегодняшнем дне. Ты ведь не домогаешься богатства, не гонишься за короной, ты просишь ласкового слова, жаждешь первого поцелуя. Твое сокровище — это женщина, твой трон — это усеянное цветами ложе, которое завтра она должна разделить с тобой. Послушай! Не теряй этой ночи, Аженор, может быть, она станет прекраснейшей жемчужиной, которую молодость положит на хранение в сокровищницу твоих воспоминаний.

— Но в таком случае, ваша светлость, вы поедете без меня? — спросил Аженор.

— Сегодня же ночью я хочу выбраться с территории англичанина, необходимо, как ты сам понимаешь, чтобы рассвет застал меня на ничейной земле. Дня три-четыре я пробуду в Наварре, в Памплоне. Приезжай ко мне скорее, Аженор, потому что больше я не смогу тебя ждать.

— Но как, мой сеньор, я могу оставить вас, когда вам грозит опасность? Мне кажется, что ради всех дивных радостей любви, которые меня ожидают, я не соглашусь на это.

— Не будем ничего преувеличивать, Аженор. Если мы выедем сегодня ночью, нам не грозит никакая опасность. Поэтому ты спускайся по своему цветущему склону. Ступай, со мной поедет Перахо, а ты знаешь, что у него добрый меч. Только возвращайся быстрее…

— Но, ваша светлость…

— И вот еще что. Если, как ты говоришь, ты любишь эту мавританку…

— Послушайте, ваша светлость, я не смею признаться вам, как сильно я ее люблю, ибо едва я увидел ее, едва обменялся с ней двумя словами…