Александр Дюма - Белые и синие

Против регулярного войска он выставил сто гренадеров девятнадцатой пехотной бригады и сто пятьдесят карабинеров второй бригады легкой артиллерии, оставив в резерве сто драгунов, чтобы ввести их в бой в случае необходимости.

Увидев горстку неподвижно поджидавших их людей, турки решили, что те остолбенели от ужаса, и приблизились на расстояние пистолетного выстрела; но тут карабинеры и гренадеры открыли прицельный огонь и весь первый ряд турок упал как подкошенный; между тем пули, проникая в глубину вражеских рядов, поражали всадников и лошадей в третьем и четвертом рядах.

Этот залп привел мусульман в страшное смятение; тем временем гренадеры и карабинеры успели перезарядить свои ружья. Однако во второй раз огонь открыли лишь солдаты первого ряда, а те, кто стоял во втором ряду, передавали заряженные и получали взамен разряженные ружья.

Непрерывная стрельба вызвала у турок замешательство; но, зная численность своего войска и видя малое количество противников, они устремились в атаку с громкими возгласами.

Ролан ждал этого момента; в то время как Жюно отдал приказ своему батальону из двухсот пятидесяти человек образовать каре, он во главе сотни драгунов бросился на беспорядочно наступавшего противника и взял его во фланг.

Турки не привыкли к прямым палашам, которые протыкали их, как пики, на расстоянии, недосягаемом для кривых сабель. Поэтому атака произвела необыкновенный эффект; драгуны пронеслись сквозь массу мусульман и появились с другой стороны, дав время батальону, построенному в каре, произвести залп; затем они проникли в свободное пространство, проделанное пулями, и принялись колоть неприятеля штыками, увеличив промежуток до такой степени, что плотная масса расчленилась и турецкие всадники, только что двигавшиеся сомкнутыми рядами, рассредоточились по равнине.

Ролан преследовал главного знаменосца противника; вооруженный не прямым остроконечным драгунским палашом, а кривой саблей егеря, он должен был сразиться с неприятелем на равных. Два или три раза, бросив поводья на шею лошади и управляя ею ногами, он тянулся левой рукой к седельной кобуре, собираясь вытащить пистолет, но, решив, что воспользоваться этим средством было бы ниже его достоинства, направил своего коня на неприятеля и обхватил того поперек тела. Завязалась борьба. Тем временем лошади, почуяв друг в друге врага, кусались и брыкались изо всех сил. Воины, окружившие двух противников, французы и мусульмане, на миг остановились, чтобы увидеть исход поединка. Но тут Ролан, приподнявшись в седле, пришпорил своего коня, и тот, будто проскользнув между его ног, увлек за собой турецкого всадника, оказавшегося выбитым из седла и повисшего на стременах вниз головой. Ролан поднялся в мгновение ока, держа окровавленную саблю в одной руке и турецкое знамя в другой. Мусульманин был уже мертв; Ролан ткнул его лошадь саблей, и та умчалась в ряды противника, вызвав там переполох.

Между тем арабы, находившиеся на равнине и на горе Табор, поспешили на звуки выстрелов.

Два предводителя, восседавшие на превосходных скакунах, ехали впереди своих всадников на расстоянии пятисот шагов.

Жюно устремился им навстречу, приказав солдатам не стрелять.

Он остановился в сотне шагов от пятидесяти воинов, которых он, будто насмехаясь над арабами, послал сюда, и, видя, что двух всадников, которых он собирался атаковать, разделяет расстояние в десять шагов, повесил свою саблю за темляк, достал из седельной кобуры пистолет и всадил пулю (мы говорили, как искусно он владел этим оружием) прямо в лоб одного из своих противников, мчавшегося на него во весь опор, сверкая глазами из-за ушей коня.

Всадник упал; лошадь же продолжала свой бег и попала в руки одного из пятидесяти гренадеров; между тем Жюно, снова вложив пистолет в кобуру и схватив саблю, мощным ударом рассек голову второго противника.

И тут все офицеры, возбужденные примером своего генерала, вышли из своих рядов. Десять или двенадцать необычных схваток, вроде вышеописанной сцены, произошли на глазах у наших и вражеских солдат, хлопавших в ладоши. Турки потерпели поражение во всех поединках.

Сражение продолжалось с половины десятого утра до трех часов пополудни, пока Жюно не отдал приказ постепенно отступать, не покидая пределов гор, окружавших Кану. Спускаясь утром с горы, он заметил просторное плоскогорье; оно показалось ему подходящим для его замысла, ибо Жюно прекрасно понимал, что, имея в своем распоряжении четыреста воинов, он мог дать противнику блестящий бой, но не победить его. Бой был дан, четыреста французов продержались пять часов, сражаясь с пятью тысячами мусульман, и уложили на поле битвы восемьсот убитых и триста раненых, потеряв при этом пять убитых и одного раненого.

Жюно велел унести раненого, у которого было сломано бедро; его положили на носилки, и четверо солдат, сменяя друг друга, понесли их.

Ролан снова вскочил в седло, сменив свою кривую саблю на палаш; в его седельных кобурах лежали пистолеты, из которых он попадал в цветок граната с двадцати шагов. Он встал вместе с двумя адъютантами Жюно во главе ста драгунов (из них состояла конница генерала), и трое молодых людей принялись сеять смерть, соперничая друг с другом и превращая это страшное зрелище в забаву; они сражались с мусульманами холодным оружием в ближнем бою либо стреляли по ним как по мишеням, к чему поощрял их генерал; эти красочные сцены долго еще служили темой для героических преданий и веселых рассказов на биваках Восточной армии.

В четыре часа Жюно расположился на плоскогорье над одним из рукавов речушки, впадающей в море возле горы Кармель; здесь, поддерживая связь с греческими и католическими монахами Каны и Назарета, он мог не опасаться атаки благодаря своему положению и был обеспечен запасами продовольствия.

Таким образом, он мог спокойно ждать подкрепления, которое Бонапарт непременно должен был ему прислать, получив донесение шейха Ахера.

Как и полагал Ролан, шейх Ахера прибыл в лагерь на рассвете. Бонапарта разбудили в соответствии с его предписанием: «Всегда будите меня в случае дурных известий и никогда — в случае хороших новостей».

Шейха привели к Бонапарту, и он рассказал, что видел, как двадцать пять или тридцать тысяч человек перешли через Иордан и вступили на территорию, прилегающую к Тивериадскому озеру.

На вопрос Бонапарта о Ролане он ответил, что молодой адъютант взялся предупредить Жюно, находившегося в Назарете, и попросил передать Бонапарту, что у подножия Табора, между этой горой и горами Наблуса, раскинулась огромная равнина, где свободно можно уложить двадцать пять тысяч турок.