Александр Дюма - Белые и синие

— Да будет ваша воля, сударыня… на этом свете и на небесах! — воскликнул Бонапарт.

Он подал ей руку, чтобы проводить ее до двери, и на сей раз не стал вести ее по красивой карте, где ее ножка, какой бы маленькой она ни была, оставила свой след.

Вернувшись домой, г-жа де Богарне застала там г-жу Тальен, как она и сказала молодому генералу.

Госпожа Тальен (Тереза Кабаррюс), как всем известно, была дочерью испанского банкира. Выйдя замуж за генерала Дави де Фонтене, советника бордоского парламента, она вскоре развелась с ним. Это было в начале 94-го года, когда террор достиг предела.

После этого она решила вернуться к отцу в Испанию, дабы избежать несчастий, наименьшим из которых могла быть высылка. У ворот города ее задержали и отвели к Тальену, и тот с первого взгляда страстно в нее влюбился. Она воспользовалась этой страстью, чтобы спасти множество жертв.

В эту пору именно любовь побеждала смерть — своего заклятого врага. Тальен был отозван. Тереза Кабаррюс последовала за ним в Париж, где ее арестовали; сидя в тюрьме, она руководила 9 термидора; когда Робеспьера свергли, она оказалась на свободе.

Все помнят, что ее первым побуждением было позаботиться о Жозефине, своей подруге по тюрьме.

С тех пор Жозефина Богарне и Тереза Тальен стали неразлучными. Лишь одна женщина в Париже оспаривала у этих красавиц пальму первенства. То была, как мы говорили, г-жа Рекамье.

В тот вечер они решили отправиться в костюмах горничных, под вымышленными именами за советом к мадемуазель Ленорман — модной в ту пору предсказательнице.

В считанные минуты две знатные дамы превратились в очаровательных гризеток. Они надвинули на глаза кружевные чепчики, набросили на головы капюшоны небольших шелковых накидок, надели короткие платья из светлого ситца, обулись в дерзко открытые туфли с пряжками из искусственных бриллиантов, позволявшие видеть чулки с розовыми и зелеными стрелками, вскочили в фиакр, подъехавший к главному входу дома № 11 по Новой улице Ма-тюринцев, и г-жа Богарне сказала кучеру слегка дрожащим голосом, как всякая женщина, которая совершает поступок, выходящий за рамки повседневной жизни:

— На улицу Турнон, номер семь!

Фиакр остановился в указанном месте; кучер спустился с козел, открыл дверцу, получил полагающуюся ему плату и постучал в ворота дома. Ворота открылись.

На миг обе женщины заколебались. Казалось, что, перед тем как войти, они оробели. Однако г-жа Тальен подтолкнула свою подругу. Легкая, как птица, Жозефина выпорхнула на мостовую, не коснувшись подножки; г-жа Тальен последовала за ней. Они перешагнули порог, внушавший им страх, и ворота закрылись.

Обе женщины оказались за крытыми воротами, свод которых продолжался во дворе. В глубине двора, в свете уличного фонаря, виднелась надпись на ставне: «Мадемуазель Ленорман, книготорговля».

Они приблизились к дому. Фонарь освещал небольшое крыльцо с четырьмя ступеньками; взойдя на него, они оказались напротив комнаты консьержа.

— Как пройти к гражданке Ленорман? — спросила г-жа Тальен; моложе своей спутницы, она, казалось, в этот день взяла на себя исключительное право проявлять инициативу.

— Первый этаж, налево, — ответил консьерж. Госпожа Тальен первой ступила на крыльцо, подобрав и без того короткую юбку и являя взорам ножку, что могла своей формой поспорить с очертаниями ног прекраснейших греческих статуй, но в тот вечер лжегризетка была вынуждена довольствоваться показом подвязки, видневшейся под коленом.

Госпожа де Богарне следовала за подругой, восхищаясь ее непринужденностью, но не в состоянии вести себя столь же свободно. Она была еще на середине лестницы, когда г-жа Тальен подошла к двери и позвонила. Ей открыл старый слуга.

Камердинер с придирчивым вниманием оглядел посетительниц, чьи лица, а не костюмы говорили сами за себя, и попросту жестом пригласил их присесть в углу первой комнаты. Во второй комнате, главной гостиной, через которую должен был пройти лакей, чтобы вернуться к своей хозяйке, сидели две или три дамы; их было трудно причислить к определенному обществу, поскольку в то время все сословия так или иначе смешались с буржуазной средой. К их великому удивлению, через несколько мгновений дверь снова распахнулась и мадемуазель Ленорман сама подошла к ним с такими словами:

— Сударыни, сделайте одолжение, пройдите в гостиную.

Мнимые гризетки изумленно переглянулись.

Говорили, что мадемуазель Ленорман делала свои предсказания в состоянии бодрствующего сомнамбулизма. Так ли это было и действительно ли ясновидение позволило ей распознать двух светских женщин, еще не видя их, когда камердинер доложил ей о так называемых гризетках?

В то же время мадемуазель Ленорман пригласила жестом одну из дам, ждавших в гостиной, пройти в кабинет.

Госпожа Тальен и г-жа де Богарне принялись разглядывать комнату, в которую их ввели.

Главное ее украшение составляли два портрета: на одном из них был изображен Людовик XVI, а на другом — Мария Антуанетта. Обе эти картины даже в минувшие грозные дни ни на миг не покидали своего места и не переставали пользоваться тем же почтением, которым мадемуазель Ленорман всегда окружала королевских особ, чьи головы упали на плаху.

Другой наиболее примечательной вещью гостиной был длинный, накрытый ковровой скатертью стол: на нем сверкали ожерелья, браслеты, кольца и различные с изяществом изготовленные серебряные украшения; большая часть их относилась к XVIII веку. Все эти предметы были подарками, преподнесенными гадалке людьми, что услышали от нее приятные предсказания, без сомнения сбывшиеся.

Спустя некоторое время дверь кабинета открылась и последняя посетительница, сидевшая в гостиной перед приходом наших двух дам, была приглашена к гадалке. Подруги остались вдвоем.

Прошло четверть часа; в течение этого времени они тихо переговаривались; затем дверь снова открылась и появилась мадемуазель Ленорман.

— Кто из вас, сударыни, — спросила она, — желает быть первой?

— Нельзя ли нам войти вместе? — быстро спросила г-жа де Богарне.

— Невозможно, сударыня, — отвечала гадалка. — Я взяла за правило никогда не гадать одной особе в присутствии другой.

— Можно узнать почему? — спросила г-жа Тальен с присущей ей живостью, которую мы даже назвали бы почти бестактностью.

— Дело в том, что как-то раз я принимала двух женщин, и одна из них узнала в описании некоего господина, которого я на свою беду сделала слишком похожим, собственного мужа.

— Ступай, ступай, Тереза, — сказала г-жа де Богарне, подталкивая г-жу Тальен.

— Видно, моя участь всегда жертвовать собой, — отвечала та. Улыбнувшись подруге на прощание, она промолвила: