Александр Дюма - Сильвандир

Метр Кокнар встретил Роже весьма любезно. Со своей стороны шевалье, лишенный обременительных предрассудков, тут же принял приглашение отведать аппетитное на вид рагу из зайца и еще теплый паштет, пахнувший весьма соблазнительно. Хозяин и гость уселись за стол и без дальнейших церемоний принялись с удовольствием уплетать лакомые блюда; только потом они перешли к делам. И тогда метр Кокнар с осторожностью, стараясь, насколько возможно, смягчить удар, который ему предстояло нанести Роже, сообщил, что вступить в права наследования — а ведь именно эта цель и привела шевалье в Париж — будет куда как трудно и нет полной уверенности в успехе этого предприятия; кроме того, оказалось, что, соглашаясь принять наследство, барон д'Ангилем тем самым заранее принимал на себя обязательство уплатить долги покойного, достигавшие двадцати тысяч ливров. Шевалье был крайне испуган таким сообщением.

Но это было еще не все: метр Кокнар в довершение прибавил, что лишь за одну неделю расходы по начатой тяжбе уже достигли девятисот ливров.

При этом известии Роже побледнел и лишился аппетита, ибо для него речь шла не просто о приобретении или потере денег, а еще и о возможности жениться на Констанс или об утрате всякой надежды на это; и мы должны сказать в похвалу нашему герою, что, хотя прошло уже целых двенадцать дней с тех пор, как он расстался с мадемуазель де Безри и повидал за это время немало городов и деревень, а накануне начал вкушать и очарование столицы, образ юной девушки был так же свеж в его памяти, как в ту минуту, когда он прощался с нею.

Поскольку мы упомянули о том, какое действие произвела на аппетит шевалье сообщенная ему новость, следует добавить, что обед к этому времени уже подходил к концу.

Когда наш герой под бременем столь мрачных новостей возвращался в гостиницу «Золотая решетка», его походка, надо признать, была гораздо менее уверенной, нежели тогда, когда он из этой гостиницы выходил.

Стремясь в точности выполнить свое обещание, Роже прежде всего написал письмо отцу и сообщил о своем благополучном прибытии в Париж, о встрече с метром Кокнаром и о печальных новостях, которые ему поведал достойный поверенный в делах; он закончил это описание, известив барона, что собирается немедля отправиться к маркизу де Кретте с рекомендательным письмом г-на д'Оркинона.

В самом деле, закончив письмо и отослав его на почту, шевалье еще раз придирчиво оглядел свой наряд, переменил шейный платок, вытащил из рукавов кафтана манжеты сорочки и с сильно бьющимся сердцем направился к дому маркиза де Кретте, расположенному в Сен-Жерменском предместье, на улице Фур, в сотне туазов от особняка Монморанси.

Волнение шевалье еще больше усиливалось при мысли, что маркиз, должно быть, важный, суровый и чопорный старик, наподобие виконта де Безри, то есть человек весьма неприятный; к тому же, кроме этого важного, сурового и чопорного старика, он боялся встретить в особняке сварливую экономку с тусклым взглядом и визгливым голосом, а в придачу к ним — состоящую под началом этой милой четы дюжину наглых лакеев. Лишь одно соображение немного утешало шевалье д'Ангилема: известно, что старики, даже если они живут в столице, всегда несколько провинциальны.

Однако, войдя во двор особняка, Роже против ожиданий увидел там полдюжины чистокровных лошадей, разубранных по последней моде; их стерегли пять или шесть лакеев в ярких ливреях самых веселых тонов, а потому сразу же становилось понятно, что и слуги и животные принадлежат молодым вельможам, превосходно разбирающимся в том, что ныне почитается элегантным; это обстоятельство, надо сказать, встревожило Роже еще больше, нежели те два старинных фамильных портрета, которые прежде рисовало ему воображение.

У дверей особняка высился швейцар в треугольной шляпе с широкой перевязью через плечо и тростью в руке, он вельможным жестом отгонял бродячих псов и зевак, которые останавливались перед входом в особняк и разевали одни — пасть, а другие — рот; заметив Роже, он почтительно поднес руку к шляпе, подчиняясь тому инстинкту, который безошибочно подсказывает слуге, что он имеет дело с дворянином, и спросил у шевалье, чем он может ему служить. Юноша отвечал, что хотел бы поговорить с маркизом де Кретте; тогда швейцар подозвал одного из слуг, державших под уздцы лошадей, слуга, в свою очередь, сделал знак здоровенному верзиле в пышно расшитой ливрее, и тот проводил Роже в красивую гостиную, расположенную в первом этаже: одна из ее дверей выходила во двор, другая — в сад.

Минуту спустя шестеро молодых дворян, блестящих, шумных и нарядных, быстро спустились по широкой лестнице, перепрыгивая сразу через несколько ступенек. Один из них направился в гостиную, остальные рассыпались по двору, и каждый поспешил к ожидавшей его лошади.

— Кто меня спрашивает? — еще издали крикнул лакею молодой дворянин, направлявшийся в гостиную.

— Господин шевалье д'Ангилем, — ответил слуга.

— Шевалье д'Ангилем?.. — переспросил молодой человек, словно роясь в воспоминаниях. — Я такого не знаю.

— Вы совершенно правы, милостивый государь! — воскликнул Роже, собственноручно открывая дверь гостиной. — Я приношу вам тысячу извинений за то, что столь неудачно выбрал время и пришел в ту минуту, когда вы собрались уезжать из дому; прошу назначить удобный для вас час, и я буду иметь честь прийти снова.

Роже произнес все это с некоторой неловкостью, но в то же время и с известным достоинством, что не ускользнуло от маркиза де Кретте.

— Нет, нет, сударь, — отвечал он, — я весь к вашим услугам сейчас, как и всегда. Соблаговолите сказать, чему я обязан честью видеть вас у себя.

Маркиз сопроводил свои слова поклоном, исполненным самой изысканной учтивости.

— Любезный маркиз, — продолжал шевалье, — я пришел сюда по рекомендации господина д'Оркиньона, если не ошибаюсь, вашего друга, и хотел бы вручить вам письмо от него.

— Сам я не имею чести знать господина д'Оркиньона, — отвечал маркиз, — но, насколько помню, он принадлежал к числу самых близких друзей моего бедного отца, и батюшка много раз говорил мне о нем.

— Так, так, — едва слышно прошептал Роже, — маркиз любит своего отца, значит, он не станет слишком насмешничать.

Пока де Кретте распечатывал и читал письмо, Роже внимательно смотрел на маркиза.

Это был красивый и элегантный молодой человек лет двадцати двух или двадцати четырех, скорее небольшого роста, но великолепно сложенный, его платье и манера держать себя могли бы служить образцом изящества, а речь, жесты, вся осанка — образцом хорошего тона; одним словом, то был потомок древнего аристократического рода, в котором уже угадывался дух, присущий той новой знати, какой еще только предстояло расцвести пышным цветом в годы регентства.