Александр Дюма - Соратники Иегу

— Что ж, неделю можно и подождать, — улыбнулся Бурьенн.

— Особенно, если мы сразу примемся за дело. Скорее, Бурьенн, едемте в Люксембургский дворец!

И с необычайной быстротой, свойственной ему в решительные минуты, Бонапарт снова промчался по анфиладе комнат, сбежал по лестнице и, вскочив в коляску, приказал кучеру:

— В Люксембургский дворец!

— Стойте, стойте! — крикнул ему вслед Бурьенн, едва успевший спуститься в вестибюль. — Разве вы не подождете меня, генерал?

— Долго копаешься! — проворчал первый консул. Лошади помчались галопом с той же быстротой, как и по пути в Тюильри.

Войдя в кабинет, Бонапарт увидел, что его ожидает министр полиции.

— Ну, что стряслось, гражданин Фуше? — спросил он. — На вас лица нет! Может быть, меня уже убили?

— Гражданин первый консул, — сказал министр, — насколько я знаю, вы считаете важнейшей задачей уничтожение разбойничьих банд, именующих себя Соратниками Иегу?

— Еще бы, раз я отправил в погоню за ними самого Ролана! У вас есть какие-то новости?

— Есть.

— От кого?

— От их главаря.

— Как, от самого главаря?

— Он имел наглость прислать мне отчет о их последнем нападении.

— Каком нападении?

— Они похитили пятьдесят тысяч франков, которые вы отправили монахам монастыря святого Бернара.

— И что с ними стало?

— С деньгами?

— Да.

— Деньги в руках грабителей, и их главарь сообщает мне, что вскоре передаст их Кадудалю.

— Значит, Ролан убит?..

— Нет.

— Как так?

— Один из моих полицейских убит, убит и командир бригады Сен-Морис, но ваш адъютант цел и невредим.

— Тогда он повесится… — решил Бонапарт.

— К чему? Все равно веревка оборвется: вы же знаете, ему поразительно везет!

— Или отчаянно не везет… Где же рапорт?

— Вы хотите сказать, письмо?

— Письмо, рапорт, что угодно — словом, то, откуда вы узнали эту новость.

Министр полиции протянул первому консулу изящно сложенную бумагу в надушенном конверте.

— Что это такое?

— То, что вы спрашивали.

Бонапарт прочел на конверте: «Гражданину Фуше, министру полиции. Париж, собственный дом».

Он развернул письмо; оно гласило следующее:

«Гражданин министр, имею честь уведомить Вас, что пятьдесят тысяч франков, предназначенных монахам монастыря святого Бернара, попали к нам в руки вечером 25 февраля 1800 года (старого стиля) и что ровно через неделю они перейдут в руки гражданина Кадудаля.

Операция прошла вполне успешно, если не считать прискорбной гибели Вашего полицейского и командира бригады Сен-Мориса. Что же касается г-на Ролана де Монтревеля, то имею удовольствие Вам сообщить, что с ним ничего дурного не случилось. Яне забыл, что именно он в свое время провел меня в Люксембургский дворец.

Я только потому беру на себя смелость писать Вам, гражданин министр, что г-н Ролан де Монтревель, по моим предположениям, слишком занят сейчас и так рьяно преследует нас, что не может известить Вас лично.

Но я убежден, что в первую же свободную минуту он пошлет Вам обстоятельный доклад со всеми подробностями, которых я не имею ни времени, ни возможности Вам сообщить.

В обмен на услугу, которую я Вам оказываю, прошу Вас, гражданин министр, не откажите в любезности без промедления известить г-жу де Монтревель, что сын ее жив и здоров.

Морган.

Белый Дом, дорога из Макона в Лион. Суббота, девять часов вечера».

— Черт побери! — вскричал Бонапарт. — Экая наглая бестия! — И прибавил со вздохом: — Какие храбрые командиры, какие полковники вышли бы из этих молодцов!

— Будут ли приказания, гражданин первый консул? — осведомился министр полиции.

— Никаких. Это уж дело Ролана: здесь затронута его честь. Раз его не убили, он сумеет им отомстить!

— Значит, вы больше не намерены заниматься этим делом?

— Нет, по крайней мере, сейчас.

И Бонапарт обернулся к своему секретарю.

— У нас есть дела поважнее! — заявил он. — Не правда ли, Бурьенн? Бурьенн утвердительно кивнул головой.

— Когда вы прикажете явиться к вам, гражданин первый консул? — спросил министр.

— Будьте здесь сегодня вечером, ровно в десять. Через неделю мы переезжаем.

— Куда вы изволите направляться?

— В Тюильри.

Фуше невольно вздрогнул.

— Я знаю, это не вяжется с вашими убеждениями, — продолжал первый консул. — Но я все беру на себя, вам остается только повиноваться.

Поклонившись, Фуше направился к выходу.

— Погодите! — крикнул Бонапарт. Фуше обернулся.

— Не забудьте сообщить госпоже де Монтревель, что сын ее цел и невредим! Это самое меньшее, чем вы можете отплатить гражданину Моргану за оказанную вам услугу.

И он повернулся спиной к министру полиции, а тот вышел из кабинета, кусая себе губы до крови.

В тот же день, оставшись с Бурьенном, первый консул продиктовал ему следующий приказ, обращенный к консульской гвардии и ко всей армии:

«Вашингтон скончался! Этот великий человек боролся против тирании, он установил в Америке свободу. Его память всегда будет священна для французского народа, для всех свободных людей Старого и Нового Света, в особенности для французских солдат, которые, подобно ему и американским солдатам, сражались за свободу и равенство. Поэтому первый консул приказывает в течение десяти дней вывешивать траурные ленты на всех знаменах и на всех вымпелах Республики».

Первый консул отнюдь не собирался ограничиться этим приказом по армии. Обдумывая способы облегчить свой переезд из Люксембургского дворца в Тюильри, он решил устроить одно из тех пышных празднеств, которыми так хорошо умел не только услаждать взоры, но и воспламенять сердца. Церемония должна была состояться в Доме инвалидов, или, как тогда говорили, в храме Марса. Там он намеревался торжественно открыть памятник Вашингтону и принять из рук генерала Ланна боевые знамена Абукира.

То был излюбленный маневр Бонапарта: столкнув две противоположные идеи, вызвать молнию.

Он чествовал одновременно великого человека Нового Света и военные победы Старого Света, осеняя юную Америку боевыми трофеями Фив и Мемфиса.

В назначенный день от Люксембургского дворца до Дома инвалидов были выстроены конные отряды в шесть тысяч человек.

В восемь часов утра Бонапарт вскочил на коня в большом дворе консульского дворца и по улице Турнон проследовал к набережным в сопровождении генералов своего штаба, из которых самому старшему не было и тридцати пяти лет.

Процессию возглавлял Ланн; за ним шестьдесят гренадеров несли шестьдесят трофейных знамен; далее, на два Лошадиных корпуса впереди штаба, гарцевал на коне Бонапарт.

Военный министр Бертье, встречая кортеж, стоял под сводами храма, опершись на статую отдыхающего Марса; все министры и члены Совета выстроились вокруг него. На колоннах, под сводами, висели стяги Денена и Фонтенуа и знамена первой Итальянской кампании. Два столетних инвалида, сражавшиеся еще под началом маршала Саксонского, вытянулись во фрунт справа и слева от Бертье, словно древние кариатиды. В правом углу, на помосте, был водружен бюст Вашингтона, который предстояло украсить знаменами Абукира. На другом помосте, напротив, возвышалось кресло Бонапарта.