Борис Акунин - Лекарство для империи. История Российского государства. Царь-освободитель и царь-миротворец

На последнем этапе работу возглавлял статс-секретарь В. Бутков, не столько либеральный, сколько чуткий к веяниям времени и, что важно, близкий к государю.

В 1864 году титаническое предприятие, по объему еще более трудоемкое, чем крестьянская реформа, наконец завершилось. Новые уставы создали всестороннюю и принципиально иную юридическую систему, которая охватывала организационно-процессуальную сферу, гражданское и уголовное судопроизводство, а также порядок рассмотрения частных тяжб (самый распространенный вид разбирательства).

Преобразованный российский суд основывался на принципах состязательности, независимости, бессословности и открытости, то есть обретал все признаки полноценной судебной власти.

Каждый из четырех вышеназванных элементов для самодержавной монархии был поистине революционным.

Состязательность означала, что отныне государству в лице обвинителя (прокурора или товарища прокурора) предстояло доказывать вину человека, которого будет защищать адвокат (присяжный поверенный), и вполне может оказаться, что частное лицо возьмет верх над исполнительной властью. Невероятно!

Более того: решать, кто прав в этом споре, тоже будет не государство, а представители общества — избранный судья или коллегия присяжных заседателей. Независимость судей от администрации гарантировалась тем, что они не могли быть ею сняты или заменены. Даже император не мог отменить приговор суда, за самодержцем оставалось только право на помилование. Еще более невероятно!

Небывалой новацией для жестко структурированного общества, где дворянские и крестьянские дела прежде рассматривались разными инстанциями, а крепостных вообще могли судить сами помещики, была и отмена сословных границ. Кем бы ни был человек по своему происхождению и социальному статусу, перед законом теперь все отвечали одинаково.

Но самым сильным потрясением для извечно закрытого российского общества была гласность судебного процесса. В конце концов устройство суда касалось только тех, кому не повезло оказаться объектом разбирательства, а вот прийти и посмотреть на диво дивное, демократический суд, мог кто угодно. Общественное и политическое воздействие этого новшества намного превосходило его юридическое значение.

Организационно система подразделялась на две части: коронный суд и мировой. К компетенции первого относились крупные дела, к компетенции второго — мелкие (то есть большинство).

В коронном суде вводилось три инстанции: окружной суд, судебная палата (где можно было обжаловать решение) и Правительствующий Сенат, который мог отменить приговор лишь при выявлении нарушений в отправлении правосудия. В уголовном производстве следствие становилось двухступенчатым. Если раньше достаточно было полицейского разбирательства (никем не контролируемого), то теперь вводилось еще и предварительное судебное следствие, результаты которого в ходе процесса могли быть оспорены защитой. Присяжные заседатели определялись по жребию из представителей всех сословий данной местности и должны были решить «по совести» виновен ли обвиняемый и, если виновен, заслуживает ли он снисхождения. Судья не имел права отменить этот вердикт.

Судьи коронной системы, правда, не избирались, а назначались министерством юстиции — но из числа кандидатов, одобренных юридическим сообществом, и затем у государства не было права без законных оснований отстранить судью от должности.

Мировые же судьи избирались на трехлетний срок городскими думами или земскими собраниями (о которых речь пойдет в следующей главе). Здесь высшей инстанцией являлись съезды мировых судей.

Оправданная. В. Маковский

Авторы реформы после долгих дискуссий решили выделить еще одну, особенную форму суда для разбора конфликтов и мелких преступлений в крестьянской среде. Были учреждены так называемые волостные суды, где заседали представители сельского сословия. Сделано это было с учетом той важной роли, которую теперь стали играть общины. Крестьяне должны были сами решать, кто прав, а кто виноват, с учетом местных обычаев. Либеральные юристы и публицисты осуждали это исключение, считая его пережитком прошлого, но для темной, неграмотной крестьянской среды логика волостных судов была ближе и понятнее, чем разглагольствования профессиональных юристов.

Судебная реформа была самым радикальным и последовательным из правительственных начинаний. Ее успеху способствовала своего рода мода на службу в судебной системе, охватившая молодых, прогрессивно настроенных людей образованного сословия. Все хотели учиться на юридических факультетах, поступать на службу в правовые учреждения, избираться мировыми судьями. Всякое громкое судебное разбирательство вызывало огромный общественный интерес. Быстро возникла плеяда блестящих, красноречивых адвокатов. Пресса делала их настоящими звездами. Перипетии состязательных судебных процессов не только развлекали публику, они зарождали и укрепляли идею о том, что общество и частный человек имеют право полемизировать с государственной властью в лице прокурора — и иногда могут одерживать верх.

Очень скоро эти настроения создадут для империи большие проблемы.

Если бы ко второй ветви власти, судебной, прибавилась бы еще и третья, представительная, Россия превратилась бы в классическую демократию, но так далеко планы царя-освободителя не заходили. Поступаться своими полномочиями император не собирался и все проекты подобной направленности категорически отвергал.

Невозможна была при абсолютизме и полноценная «четвертая власть», то есть свободная пресса, которая неминуемо начала бы критиковать все аспекты российской жизни и даже покушаться на сакральность Помазанника Божия. Поэтому речи об отмене цензуры не шло — только о некотором ее смягчении. В 1865 году был принят закон «О даровании некоторых облегчений и удобств отечественной печати», частично отменивший предварительную цензуру, но зато усиливший ответственность за всякого рода вольности. Вышедший за рамки дозволенного издатель подвергался денежным штрафам и получал «предостережение» от министерства внутренних дел. Три предостережения вели к приостановке издания. В такой обстановке авторы проявляли недюжинную ловкость по части эзопова языка и всякого рода подмигиваний, которые публика жадно улавливала и которым бурно радовалась. Все-таки разница между «гласностью» и свободой слова велика.

Но и этой весьма умеренной либерализации оказалось достаточно, чтобы в стране начался бум периодики, которая отныне становится большой общественно-политической силой — тем более что возможности «народных представителей» в этом смысле были минимальны.