Наталия Сотникова - Король-Солнце Людовик XIV и его прекрасные дамы

Сохранилось много документов, связанных со строительством и оформлением парка. Мадам де Монтеспан очень хотела иметь рощу из апельсиновых деревьев, что видно из счета на покупку двух сотен оных, общей стоимостью свыше двадцати тысяч ливров.

Как будто предвидя моду восемнадцатого века на буколический пейзаж, пастушков и пастушек, Мадам де Монтеспан приказала построить образцовую ферму. Для нее закупили горлинок с самым нежным воркованием, самых жирных форелей, самых молочных коров, самых курчавых барашков и наилучших гусят. К сожалению, все это великолепие было уничтожено в ХVIII веке, когда управляющий строениями короля приказал снести имение Кланьи, чтобы построить новый квартал в Версале из 18 улиц, пересекающих бульвары Короля и Королевы.

И в Версале Мадам де Монтеспан оставила свой след. В ее честь было построено здание из фаянса в духе моды того времени на китайское искусство, с крышей, как у пагоды, и бело-синими стенами, творение архитектора Лево. Для его сооружения пришлось снести целую деревню Трианон вместе с церковью и кладбищем. Десятью годами позднее это диво архитектуры, в свою очередь, снесли и построили на его месте мраморный Трианон.

Если Атенаис приходилось путешествовать, то делалось это также с большим размахом. Как-то она отправилась на курорт в Бурбон, чтобы подлечить ревматизм колена. Маркиза ехала в карете, запряженной шестеркой лошадей; за ней следовала еще одна карета, также влекомая шестеркой, для перевозки полдюжины служанок; далее следовали два фургона, шесть мулов и десять-двенадцать человек верхом; вся свита состояла из сорока пяти человек.

Может показаться, что король, установивший абсолютную власть в своем государстве, устранил все препоны на пути и руководствовался исключительно личными желаниями, ничего не опасаясь и не видя перед собой никаких препятствий. Угодливые придворные и литераторы превозносили его мудрость и величие, потоки лести приобретали все более грандиозные объемы, жаждавшие королевской милости были готовы буквально стелиться перед ним, женщины забывали обо всем, лишь бы удостоиться чести быть замеченными королем. Однако один несокрушимый бастион Людовик никак не мог ни обойти, ни взять измором, ибо церковь, авторитетнейший институт, не одобряла неправедный образ жизни помазанника Божиего.

В тридцать семь лет, в расцвете сил, гордый завоеватель, опьяненный своим могуществом, не сохранил от своего христианского воспитания ничего, кроме поверхностной набожности, религии чистой формы и обычаев, не питаемых никаким глубоким источником. Религиозные обряды не пустили глубоких корней ни в его уме, ни в сердце. Разумеется, Людовик никогда не был вольнодумцем или атеистом, просто-напросто проявляя в отношении религии вульгарное равнодушие. Он выполнял все религиозные обряды, перебирал четки, строго следовал всем указаниям относительно поста и исповеди, каждодневно присутствовал на службе, верил во все учения церкви. Впрочем, он и не мог вести себя по-иному в столь сильно пропитанном католицизмом обществе, где христианнейший король считался посланником Божьим на земле. Но его поведение было поведением язычника, человека, который не видел необходимости обратить свое сердце к Господу, раскаяться, порвать с миром своих страстей. Король был убежден, что выполнения религиозных обрядов достаточно для искупления его грехов. Людовик полагал, что своей политикой служит делу истинной религии, не осознавая, что царство Божие не принадлежит сему миру. Позднее он уверовал в то, что попадет на небо, преследуя протестантов.

Иногда в душе короля все-таки пробуждалась некая тревога. Страстные увещевания проповедников, их громогласные предостережения, укоры, анафемы, звучавшие с неистовством, достойным пророков Старого Завета, не оставляли его равнодушным. Да, в обычное время он следовал своим путем, не особенно занимая свой ум священниками, большие же христианские праздники пробуждали в нем смутное беспокойство. Затруднение в выполнении церковных ритуалов, вынужденное воздержание от таинств покаяния и святого причастия из-за увлечения любовницами вызывали у него угрызения совести. Как и большинство его современников, его держали в страхе муки ада.

В 1675 году проповедь в связи с Пасхальным постом перед двором уже не в первый раз произносил один из лучших проповедников того времени, отец Луи Бурдалу [42] Проповеди этого чрезвычайно модного священника, «проповедника королей и короля проповедников», длились по нескольку часов, и дамы были вынуждены пользоваться для мочеиспускания специальными узкими, вытянутыми фарфоровыми емкостями цвета лазурита, типа молочников, которые подсовывали под юбки. Они так и назывались, «вазы Бурдалу». . С высоты своей кафедры этот неумолимый иезуит взывал к монарху со смелостью, совершенно непохожей на елейные и бесцветные речи светских аббатов. «Не встречались ли вы вновь с сией особой, подводным камнем вашей твердости и вашего постоянства? Не искали ли вы вновь благоприятных возможностей, столь опасных временами?» «Ах! Если бы он действительно обратился к Богу, какой пример это был бы для его подданных!» «Разве не притягательно было бы сие для некоторых обескураженных грешников, впавших в отчаяние, когда они сказали бы сами себе: вот сей человек, которого мы видели в таком же распутстве, как и нас, вот он, обращенный и подчиненный воле Божией?»

Другой проповедник, Жюль де Маскарон, нападал на неискоренимую страсть короля к славе и завоеваниям: герой, по его мнению, был вором, совершавшим во главе армии то, что совершают обычно одни лишь воры.

Епископ Боссуэ, наставник дофина, путем частых бесед пытался тронуть это сердце, явно бесчувственное к раскаянию и душевным порывам. Он написал для него длинное наставление, в котором пояснял, что основа христианской жизни зиждется на любви к Богу, на постоянном стремлении соотноситься с его волей. Как ни странно, Людовик был чрезвычайно удивлен этим:

– Я никогда не слышал о сем, мне о том ничего не говорили!

Прелату не без усилий удалось донести до него, что его спасение может быть достигнуто лишь путем радикального изменения своей жизни, отказа от любовницы, никто никогда не осмеливался говорить этого монарху. Но Людовик в конце концов сдался, пообещал по-христиански провести Пасху и порвать с маркизой де Монтеспан. Ему оставалось сделать этот шаг. Случайность, обеспеченная провидением, решила это.

Мадам де Монтеспан, воспитанная чрезвычайно набожной матерью, по форме также соблюдала все церковные обряды.

– Что? Если я совершаю один грех, так надо впадать и во все прочие? – имела обыкновение говаривать она. Соблюдая все посты и не пропуская ни одной церковной службы, подобно всем ее современникам, маркиза уповала на безграничное милосердие Божие.