Джон Гай - Елизавета. Золотой век Англии

Суд над Марией проходил в парадном зале замка Фотерингей в Нортгемптоншире, в присутствии местного дворянства и длился четыре дня — с 12 по 15 октября 1586 года. Мария неоднократно выражала возмущение происходящим и, по мере того, как озвучивались все новые факты, свидетельствующие о ее виновности, становилась все более и более удрученной. Поняв, что вся ее тайная корреспонденция перехватывалась агентами полиции, она более не могла скрывать чувств и в предпоследний день покинула зал в слезах. Однако, несмотря на тяжкие переживания, она не теряла остроты ума и призвала Уолсингема к ответу за подозрительную полноту доказательств. «Подделать шрифт и почерк, — заявила она, — не такая уж трудная задача». Таким образом, ей удалось раскусить методы Уолсингема, хотя она и не знала подробностей уловки с поддельным постскриптумом [282] BL, Additional MS48027, fos. 492–510, 540–554, 557v-568; BL, Cotton MS, Caligula C. IX, fos. 477–495; State Trials, I. P. 143–164; HMC, Hatfield MSS, III. P. 208–209; Alford. The Watchers. P. 236–240; Guy. My Heart is My Own, P. 487–494. .

Комиссия собралась вновь 25-го числа в Вестминстере в Звездной палате и повторно рассмотрела весь объем доказательств. Марию признали виновной заочно. Но, когда Бёрли призвал Елизавету провозгласить вердикт, скрепив его большой государственной печатью, она оцепенела от страха, что казнь Марии подорвет идеал монархии, и, придя в ужас от этой мысли, отказалась. В ее глазах королева, даже низложенная своими подданными или парламентом, все еще была королевой. Будучи помазанной и коронованной, она обладала неприкосновенностью, лишить ее которой не властен был никто.

Однако 4 декабря, под непрестанным давлением Бёрли, Елизавета скрепя сердце согласилась на заверение и провозглашение обвинительного вердикта. Теперь перед ней встала новая дилемма — творение ее собственных рук. Добившись того, чтобы парламент включил в закон пункт, определяющий порядок возмездия («в силу настоящего закона и согласно соответствующим распоряжениям Ее Величества»), она оказала себе медвежью услугу. Выполнила ли она все свои обязательства перед законом тем, что назначила комиссию, а затем заверила и провозгласила ее вердикт, предоставлявший любому из подписавших Договор ассоциации законное право убить Марию? Или же ей необходимо — о ужас! — буквально подписать смертный приговор своей кузине? После откровений о заговоре Бэбингтона она и сама желала смерти Марии, но все же предпочла бы, чтобы заговорщица приняла смерть от руки частного лица и ей не пришлось бы самой ее убивать.

Поэтому слова Уолсингема о том, что Елизавета должна подписать смертный приговор Марии, вызвали у королевы ярость. Через двенадцать дней после заверения и провозглашения обвинительного вердикта Уолсингем покинул Лондон в прескверном расположении духа, сказав Бёрли: «Немилость Ее Величества меня ранила настолько, что я не могу здесь более оставаться» [283] SP 12/195, no. 64. . После Рождества ситуация не улучшилась — Уолсингем сообщил, что болен. «Печаль моя, — заявил он, — породила во мне опасную болезнь». Доктор Бейли — один из личных врачей Елизаветы, каждый месяц заказывавший у ее аптекарей пополнение запаса лекарств и мазей, — это подтвердил [284] SP 12/197, no. 5; E351/542 (entries for 1588). .

Болезнь Уолсингема была настоящей. Еще с тех пор, как он служил послом в Париже в начале 1570-х, он страдал инфекциями мочевых путей, которые то и дело обострялись и приносили ему тяжелые мучения. Без антибиотиков, известных в наши дни, у него не было другого выбора, кроме как стиснуть зубы и терпеть.

Уильям Дэвисон, вернувшийся к тому времени из Нидерландов и принесший присягу как главный секретарь и тайный советник Елизаветы, сказал Бёрли, что королева никогда не подпишет смертный приговор Марии, «если только ее не вынудит к тому сильнейший страх» [285] SP 12/194, no. 30. . У Бёрли на этот случай был прием, который он уже пускал в ход, когда Елизавета не соглашалась с его мнением раньше. Он пустил слух, что в Уэльсе высадились испанские войска, и донес об этом королеве. Затем Бёрли с Уолсингемом явились ко вновь назначенному послу Франции Гийому де л’Обепину, барону де Шатонёф в его дом на Бишопсгейт-стрит в компании Лестера и Хэттона. Шантажом они принудили дипломата к сговору: он согласился «обнаружить» коварный план об убийстве королевы, который в действительности был раскрыт еще два года назад и никакой угрозы не представлял [286] The Fugger News-Letters. V. von Klarwill (ed.). 2nd Series. London, 1926. nos. 155–158. . По данным полиции, заговорщики под предводительством сомнительного персонажа по имени Майкл Муди (слуги сэра Эдуарда Стаффорда) обсуждали, как разместить бочки с порохом в комнате под спальней Елизаветы, чтобы взорвать ее, либо отравить ее, обработав ядом туфлю или стремя. Шатонёф был вынужден принять участие в обмане, поскольку Генрих III к тому моменту так сильно опасался де Гизов, окруживших его в Париже, что не осмеливался ставить под угрозу свои отношения с Англией [287] SP 12/197, nos. 6–7, 10, 15–18, 21–23; SP 15/30, nos. 2–6; Murdin. P. 578–583. .

Получив от Бёрли совет удвоить личную охрану, Елизавета на время поддалась давлению. В среду 1 февраля 1587 года, будучи в Гринвичском дворце, она послала за Дэвисоном и попросила его привезти с собой экземпляр смертного приговора, тщательно составленного Бёрли несколько недель тому назад. В приговоре Бёрли призывал к скорейшему исполнению правосудия над женщиной, представляющей «несомненную угрозу» для Елизаветы и для «государства, а также для Евангелия и истинной веры Христовой» [288] Первые мысли Бёрли о казни или убийстве в связи с этим документом см. в: Murdin. P. 574–575, 576–577. Копии окончательного ордера были мной обнаружены в: BL, Additional MS48027, fos. 645–646; Lambeth, Fairhurst MS4769. . Когда он прибыл, она потребовала перо и чернила и поставила под документом свою подпись. Затем она приказала Дэвисону хранить документ при себе и не показывать его никому до тех пор, пока лорд-канцлер не поставит на нем свою печать. И напоследок еще пошутила. Уолсингем оправлялся от болезни у себя на Ситинг-Лейн, и Елизавета с усмешкой сказала Дэвисону, что ему следует посетить Уолсингема и сообщить, что она подписала злосчастный приговор, потому что «этой “печали” ему уже не выдержать» [289] Сообщения о тайном заседании Совета, доставке ордера и суде над Дэвисоном присутствуют в: BL, Harleian MS290, fos. 218–240; BL, Additional MS48027, fos. 398–403, 636–650v, 666–690v; M. Taviner. Robert Beale and the Elizabethan Polity. University of St Andrews Ph. D., 2000. P. 215–243. .

И Елизавета, и Уолсингем любили блеснуть едким словцом. В предположении о том, что Уолсингем может скончаться от горя, узнав о скорой смерти Марии, сквозит мрачная ирония. Но за шутками Елизаветы стояли вполне серьезные намерения. Следующее, что она сделала, — передала через Дэвисона приказ Уолсингему написать от своего имени письмо тюремщику Марии Эмиасу Паулету и потребовать, чтобы тот расправился с узницей. Это был отчаянный ход. Паулету предписывалось, действуя в частном порядке, предать шотландскую королеву «справедливой смерти» без приговора и тем самым совершить «суровое возмездие» по праву подписавшего Договор ассоциации, а значит, взять на себя риск возможной кары, причем вполне возможно, что от руки самой Елизаветы [290] BL, Additional MS48027, fos. 639v-640; The Letter-Books of Sir Amyas Paulet. J. Morris (ed.). London, 1874. P. 359–362; Taviner. Robert Beale. P. 210, 217–218. . Паулет мудро отказался, назвав план «бесчестным и опасным» и прозорливо предвидя, что Елизавете вскоре понадобится козел отпущения.