Эрих Куби - Русские в Берлине [Опыт Второй мировой войны. 1941–1945] [litres]

Даже если жители Берлина и заметили это, они не были особенно впечатлены этим первым артиллерийским обстрелом. Воздушные налеты происходили целыми днями, и берлинцы не улавливали особой разницы между бомбами и снарядами, которые со свистом падали на них. Однако на немецкое Верховное командование и самого Гитлера артиллерийский огонь произвел более глубокое впечатление.

В день своего рождения Гитлер, похоже, предпочитал не слышать артиллерийскую канонаду, укрывшись в глубинах своего бункера. Однако утром 21 апреля он выказал некоторое беспокойство. Фюрер позвонил генералу Коллеру [37] Коллер Карл – немецкий генерал авиации и начальник Генерального штаба ВВС нацистской Германии во Второй мировой войне. , начальнику штаба люфтваффе, в его штаб-квартиру в заповеднике Вердер на западе Берлина.

Гитлер: «Вам известно, что Берлин находится под артиллерийским огнем? Центр города?»

Коллер: «Нет».

Гитлер: «Вам что, не слышно?»

Коллер: «Нет, я в заповеднике Вердер».

Гитлер: «В городе сильное волнение из-за этого огня дальнобойной артиллерии. Мне сказали, что русские подвезли тяжелые орудия на железнодорожных платформах. Кажется, они также построили железнодорожный мост через Одер. Люфтваффе следует немедленно атаковать и уничтожить эти орудия».

Коллер: «У противника нет железнодорожных мостов через Одер. Они могли захватить немецкую батарею тяжелых орудий и развернуть ее в нашу сторону. Но, скорей всего, они используют для обстрела города собственные средние орудия» ( Карл Коллер . Последний месяц – Der Letze Monat. 1949).

Определенно фюрер предпочел бы, чтобы у русских все-таки были тяжелые орудия. Если такое происходит из-за обстрела средними орудиями, то конец мог быть не за горами. И действительно, советские танки 9-го корпуса уже входили в пригороды. Приближаясь, танкисты видели по сторонам дороги новые вывески: «Берлин – город дьявола!»

Будет справедливым сказать, что в мемуарах их военных руководителей нет того самовосхваления, которое мы находим в воспоминаниях немецких генералов, которых, похоже, подстегивала острая потребность хоть чем-то компенсировать две проигранных войны.

Вот воспоминания командира русского танкового корпуса: «Вот оно, логово фашистского чудовища! Город, где вынашивались безумные планы уничтожения народов Европы. Первым шел танк Плеханова. На углу Франкфуртерштрассе экипаж уничтожил фашистское противотанковое орудие и остановился. Водитель, сержант Ф. Н. Самотес, открыл люк, и Плеханов выбрался наружу. Люди в благоговении окружили советскую боевую машину. Раздались крики: «Добро пожаловать, дорогие товарищи! Наконец-то наши танки!», «Да здравствует Россия!». Русские юноши и девушки, угнанные в гитлеровское рабство и теперь освобожденные Красной армией, бросились к нашим солдатам-освободителям. Они осыпали их всем, что смогли найти, – цветами, сладостями, фруктами, пивом. «Простите, товарищи, но у нас нет времени на остановки», – крикнул им Плеханов. И наши танки покатили дальше».

24 апреля, полностью окружив Берлин [38] Берлин был окружен 25 апреля, когда западнее Берлина в районе Кетцина соединились войска 4-й гвардейской танковой армии 1-го Украинского фронта и войска 2-й гвардейской танковой и 47-й армии 1-го Белорусского фронта. , русские приступили к последнему акту. В честь героев Берлина в Москве был произведен салют из двадцати орудий. (Когда русские и американцы пожали друг другу руки близ Торгау, Москва устроила салют из целых двадцати четырех орудий в честь 1-го Украинского фронта.)

Слово «Салют» стало кодовым словом двух массированных налетов 1486 самолетов советских ВВС 25 апреля. С того момента и далее в небе Берлина господствовали русские, а американцы и британцы оттуда убрались.

Советской армии потребовалось время с 16 по 24 (25. – Ред. ) апреля, чтобы замкнуть кольцо вокруг Берлина. Кольцо не везде было одинаково плотным; самое слабое его место находилось там, где соединились передовые части двух фронтов, то есть западнее города. Многочисленные части Жукова растянулись с северо-востока на юго-восток; на юге находился фронт Конева, который в то же время двигался в соответствии с приказами Сталина. Однако на севере и северо-западе, за мостами через Хафель, ситуация оставалась запутанной, по крайней мере в течение нескольких дней, так что кольцо оказалось, так сказать, дырявым. Кто бы ни желал вырваться из ловушки – или, точнее, кто имел разрешение на прорыв или шел на риск быть казненным за дезертирство, – именно здесь испытывали свою удачу.

Находясь в Москве, я имел удовольствие познакомиться с Виктором Боевым, редактором агентства «Новости». Боев, прекрасно говорящий по-немецки, поведал мне о более чем необычном случае, произошедшем с ним, когда он, молодой лейтенант, вошел в Берлин вместе с 22-м танковым корпусом. Да, это было 26 апреля, он абсолютно в этом уверен, поскольку у него есть подтверждающий это документ. Тогда он находился в Зименсштадте, куда попал вместе со своей частью по пути из Тегеля в Юнгфернхайде (районы Берлина).

«Улицы были совершенно пусты, – рассказывал он. – Жили мы в подвалах, поскольку весь район простреливался. Все выглядело так, словно готовился какой-то сюрприз, и у меня сложилось четкое ощущение, что наше командование вело себя чрезвычайно осторожно. За всю неделю мы ни шагу не ступили за пределы Зименсштадта. Обыскали все дома. Нигде ни души. В одной спальне я стал свидетелем сцены, которую никогда не забуду. Немолодая супружеская пара, принявшая яд, лежала на двуспальной кровати. Стаканы, из которых они пили, стояли рядом на столике, а подле них лежали два обручальных кольца… как трогательно. Здесь же стояла фотография их павшего в бою сына в рамке.

Пока мы стояли в Зименсштадте, к нам приезжали два военных корреспондента, один из «Правды», другой из «Известий». Поскольку я говорил по-немецки, они подбили меня на дурацкую выходку: мне нужно было позвонить Геббельсу и проговорить с ним как можно дольше. Телефон стоял на полу нашего подвала. Я набрал номер справочной и спросил номер министерства пропаганды. Затем дозвонился до коммутатора министерства и попросил соединить меня с доктором Геббельсом. Меня переключали на нескольких разных людей, каждый из которых желал знать, по какому вопросу я звоню. Я отвечал, что звоню из Зименсштадта и что то, что мне нужно сообщить, носит неотложный и конфиденциальный характер.

Наконец меня переключили на женщину, возможно секретаря Геббельса, которая снова задала мне все тот же вопрос. Я так настаивал на неотложности дела, что она сказала, что вызовет господина рейхсминистра с совещания. И правда, через несколько минут я услышал в трубке голос Геббельса, которому сообщил, что я офицер Красной армии и говорю из Зименсштадта.