Луи Буссенар - Избранные произведения. I том [Компиляция]

и т. д.

Певец имел шумный успех. Когда он допел свой куплет, слушатели и сам король остались очень довольны; последнему, видимо, очень понравилось исполнение, и он потребовал повторения. На этот раз и вся аудитория приняла участие в концерте, и уморительно было слушать и смотреть на всех этих существ с глотками попугаев, старающихся воспроизвести мотив и текст французской оперетки.

По окончании концерта все тронулись в путь по направлению к деревне, где ждало обильное угощение пивом из сорго, которым певцы, как чернокожие, так и белые, поспешили утолить свою жажду.

После этого пленников со всевозможными предосторожностями отвели в довольно просторную хижину без окон, куда проникали лучи через отверстие, закрывавшееся особого рода щитком из плетенки, сделанной из гибких прутьев, затянутых кожей.

Когда они входили в жилище, случайный луч солнца прокрался в него и осветил на мгновение внутренность хижины, и белые увидели, что в ней уже есть жилец.

Наружности этого человека им не удалось рассмотреть, так как сейчас же воцарился мрак.

— Здесь кто-то есть! — сказал Фрике.

— Француз! — радостно воскликнул неизвестный низким, густым басом.

— Французы, — поправил его Андре, — кто бы вы ни были, — продолжал он растроганно, — человек, говорящий на нашем родном языке и, вероятно, пленный, как и мы, — примите уверение в нашем сочувствии. Быть может, вы давно уже томитесь здесь?!

— Вот уже три недели! И все время я подвергаюсь самому ужасному обращению со стороны этих варваров!

Когда глаза вошедших постепенно привыкли к темноте, а также благодаря слабому лучу света, проникавшему через крышу, нашим друзьям удалось рассмотреть обстановку хижины, равно и ее обитателя, присутствие которого являлось для них приятной неожиданностью.

— Мне положительно знакомо это лицо, — прошептал мальчуган своему товарищу по несчастью, — и если это он, то он порядком изменился, бедняга!

— Кто «он»? — спросил Андре.

— Подождите немного, Андре, мне не хотелось бы сказать глупость, над которой вы потом стали бы смеяться!

Между тем глаза их после дневного света совершенно освоились с царящим вокруг мраком, и теперь они могли вполне рассмотреть наружность своего случайного сожителя.

Его необычно высокий рост еще более увеличивал его столь же необычайную худобу. Череп, совершенно голый, походил на арбуз, а глаза, светившиеся из-под густых, черных, как уголь, бровей, придавали его физиономии почти грозный вид, который смягчала добродушная улыбка, растягивавшая его и без того большой рот до самых ушей, рот, из которого, по-видимому, давно выпали все зубы.

Большой крючковатый нос, подвижный, как у клоуна, обнаруживал сильное стремление встретиться с подбородком и довершал странный портрет всей этой своеобразной наружности.

У него были чрезмерно длинные ноги и руки, а из-под небольшого лоскута какой-то ткани, прикрывавшей отчасти тощий длинный торс, виднелась землисто-серая кожа, приставшая к костям, которые торчали наружу, угрожая прорвать эту неприглядную оболочку.

На первый взгляд казалось, что этот человек весил не более ста фунтов.

Андре и Фрике были поражены этой худобой, которой, по-видимому, пленник был весьма доволен; он не заставил себя просить и с полной готовностью сообщил вновь прибывшим все требуемые ими сведения.

Из его хрупкого существа вырвался, словно раскат грома, веселый, добродушный смех:

— Хе! Хе! Хе!.. Детки мои, есть на свете только одна благословенная страна — это Франция! Прекрасная старая Франция! И только один город…

— Париж! Мой родной Париж! — воскликнул мальчуган, перебивая его.

— Нет, Марсель, мой милейший! Мой родной Марсель! Тем не менее мы — соотечественники… А теперь вам желательно знать, почему и как я очутился здесь? Боже мой, все это случилось так просто, а нахожусь я здесь в этой откормочной клетке, вероятно, по той же причине, как и вы, то есть на откорме… Меня откармливают, как гуся или индюшку, для стола этих господ!

Если неизвестный хотел произвести на своих слушателей сильное впечатление, то это ему вполне удалось, только не в том направлении, в каком он ожидал. Фрике, ошеломленный тем, что услышал, корчился от душившего его смеха и не мог выговорить ни слова. Андре же с прискорбием убеждался, что видит перед собой помешанного.

Каким-то чудом живой скелет угадал, что происходит в головах вновь прибывших, и с добродушной усмешкой продолжал:

— Не сомневайтесь в моих словах, друзья мои! Как вам известно, мы в руках осиебов, которые имеют обыкновение пожирать своих врагов. Я хорошо знаком с их обычаями, так как я успел изучить их во время моего шестилетнего пребывания в местности, расположенной между Габоном и верхним Огоуэ. Однако успокойтесь. Нам еще далеко до вертела. Я, к счастью, слишком худ, чтобы быть съеденным. От вас зависит так же похудеть, как я. Я знаю для этого превосходнейший рецепт; впрочем, это не к спеху! Пир отложен до полнолуния. В нашем распоряжении еще целых две недели, а это больше, чем нужно, чтобы все обсудить и решить… Ну а теперь расскажите мне в свою очередь, мои милые товарищи по несчастью, какому случаю я обязан счастьем встречи с вами!

На это Андре сообщил, что доктор, состоявший при морской команде в Габоне, исчез и адмирал откомандировал небольшой шлюп для розысков пропавшего без вести врача. Сам же Андре, находясь в Аданлинанланго по своим личным делам, получил позволение адмирала присоединиться к экспедиции.

Далее он коротко описал основные перипетии произошедшего боя и подвиг маленького парижанина, затем их пленение дикарями.

Неизвестный слушал Андре с напряженным вниманием и наконец произнес:

— Так, значит, вы, многоуважаемый соотечественник, и этот славный мальчуган, оба, желая спасти неизвестного вам человека, поставили на карту свою жизнь и свободу!

— Да и вы сами сделали бы то же самое для этого милейшего доктора, который, можно сказать, добрейший из добряков, так что вся наша матросня горевала о нем! — вставил Фрике.

— Да разве вы не догадались, что это я?

— Вы? — воскликнули оба француза.

— Я самый! — подтвердил доктор, крепко пожимая им руки, и добродушное лицо его, растроганное и умиленное, совершенно утратило свойственное ему карикатурное выражение.

— Но, доктор, — воскликнул Фрике, — я ни за что не узнал бы вас, а между тем я вас видел не раз: ведь я был в числе экипажа, помощником кочегара!

— Тогда я выглядел иначе: я был в мундире; у меня были волосы или, вернее, парик; у меня были зубы, а теперь от всего этого ничего не осталось. Я думаю, что если бы я теперь себя увидел в зеркале, то сам бы испугался… Воображаю, как я должен быть безобразен!