Луи Буссенар - Избранные произведения. III том [компиляция]

Совсем еще молодая, не старше двадцати семи, очень красивая, с золотыми, ниспадающими на детский лоб волосами, с маленьким коралловым ротиком, с огромными голубыми глазами и темными ресницами, с ямочками на румяных щеках, мадам Обертен была бы очаровательна, если бы не слишком решительный взгляд, суховатый голос и резкие жесты. Она чем-то напоминала американскую ученую даму, не хватало только педантизма [91] Педантизм — преувеличенная точность, излишняя мелочь. , свойственного обычно женщинам Нового Света.

Продолжая болтать без умолку, «малютка» успевала еще схватить что-нибудь с тарелки, решить сложные домашние проблемы, услужить гостю и довести до бешенства собственного мужа.

— Но, дорогая, — перебил он ее наконец, — это вовсе не интересно Полю… Поговорим о чем-нибудь другом, умоляю тебя!

— Как же так, — негодовала она, — что может быть важнее для серьезного человека, чем деловая беседа? Разве капитан дальнего плавания — это не тот же торговец? Моряк торгового флота! Может ли быть у мужчины звание достойнее? Коммерция для меня — все равно, что поэзия, — добавила она тоном Корнелии, говорящей о своих детях: «Вот мои сокровища!» — Еще одно словечко, только одно, относительно кофе. Во Франции кофе дорожает, не так ли, капитан?

— Как и по всей Европе, мадам. На Яве [92] Ява — один из островов Малайского архипелага в Тихом океане. же, напротив, цены падают. И в Бразилии тоже.

— Таким образом, если бы некий предприниматель захотел приобрести партию бразильского кофе…

— Отправившись туда с двумястами тысячами франков, он заработал бы миллион в каких-нибудь четыре месяца.

— Миллион!.. За четыре месяца!.. Ты слышишь, Феликс?

— Слышу! Ну, и что дальше?.. Не хочешь ли послать меня в Бразилию попытать счастье?

— А не ты ли сам все грозился уехать?

— Нет! Не выйдет, — решительно заявил Феликс. Очевидно, под действием винных паров он впервые, быть может, осмелился возразить своему «командиру эскадры».

Удивленная столь категоричным ответом, женским чутьем уловив, что не следует — во всяком случае сейчас — слишком нажимать на мужа, чье терпение было уже на исходе, мадам Обертен моментально сбавила тон и с нежностью произнесла:

— Друг мой, подумай хорошенько! Путешествие в Бразилию — это же бесподобно! Капитан Анрийон может подтвердить.

— Двадцать восемь дней туда, столько же обратно, два месяца там… Времени, чтобы облазить все бразильские рынки, более чем достаточно. И дело сделано!

— Вот это разумная речь! В добрый час! Ты слышишь, Феликс?

— Не слышу и не хочу понимать. — Бакалейщик даже повысил тон, видя, что жена начинает сдаваться. — К тому же я боюсь путешествий. Пусть торговля раздражает меня, пусть, но болтаться в море, которое я ненавижу, — еще хуже.

— Но, дорогой, подумай: шестьдесят тысяч франков в год… Этого едва хватит на кусок хлеба. Мы занимаем приличное положение в обществе…

— Положение разбогатевших бакалейщиков!

— Несчастный, ты просто не хочешь понять! Ладно, буду откровенна. Знаешь ли ты настоящую причину моей, как ты говоришь, жадности?

— Ну?

— Хорошо! Я сама против скупости разбогатевших бакалейщиков и хочу дать ей бой! Моим оружием будет миллион! Я хочу быть первой на приеме в префектуре Орлеана, хочу, чтобы монсеньор [93] Монсеньор — обращение к высшим лицам католического духовенства. попросил меня о вспомоществовании беднякам. Роскошью и неслыханной милостыней я хочу затмить этих иссохших богатых вдовушек, хочу, чтобы у моей дочери была карета с гербами…

— И ради этой красивой мечты ты отправляешь меня навстречу океану, желтой лихорадке, диким зверям, убийственному экваториальному климату?! Не слишком ли высокая цена для твоих амбиций? [94] Амбиция — честолюбие, тщеславие, спесь, чванство.

— Ты находишь их неуместными?

— Я нахожу их неуместными, идиотскими, возмутительными! Можно подумать, что в Орлеане не знают, с чего начинали твои предки…

— Феликс!..

— Они торговали кроличьими шкурками. Ходили по деревням с лесенкой за спиной и принюхивались, не пахнет ли кроличьим рагу. Если есть запах, значит, есть и желанная шкурка.

— Месье! Вы нанесли оскорбление моей семье!

— Я никого не оскорбил, так оно и было. Твои предки — бравые ребята, они всегда искали, чем бы поживиться. Правда, в чем им не откажешь, так это в честности. На ужин у них подавали головы от копченой селедки, а на обед — постный суп. Они разбогатели на торговле старьем и шкурками. И в этом нет ничего постыдного. Но все орлеанское общество умрет с хохоту, узнав об уморительной претензии присутствующей здесь мадемуазель Аглаи Ламберт. Твои родители, безусловно, достойны всяческого уважения, но что делать, — до высшего света им далеко.

— О! Вы, несомненно, были бы счастливы прикарманить прибыль от нашей скромной торговли!

— Я этого не говорил! К тому же вы, кажется, забыли, что наши доли в деле равны. Мой отец, знаете ли, тоже не из последних оборванцев.

— Покончим с этим, сударь. Вы унижаете меня, и я вам этого не прощу. — Взгляд ее стал колючим, даже жестоким.

— Но… дорогая моя, — спохватился несчастный бакалейщик. Он слишком хорошо знал этот взгляд, таящий угрозу, взгляд укротителя. От недавней решительности не осталось и следа. — Дорогая моя!.. — У него чуть было не вырвалось «дорогуша», как до сих пор еще говорят в провинции. — Однако…

— Достаточно! Мне стыдно за ваше малодушие… я никогда не забуду, что вы заставили меня краснеть перед вашим другом.

Хозяйка была мертвенно бледна, губы побелели, рот искривила страшная гримаса, глаза метали молнии. Она выскочила из-за стола, отворила дверь в соседнюю комнату и исчезла.

— Ах! Вот как? — заорал бакалейщик не своим голосом, оглушительно ударив кулаком по столу. — Хорошо же! Посмотрим!

— Право, Феликс, успокойся, пожалуйста, — пробормотал моряк, оторопев от неожиданной вспышки гнева.

— Мой бедный Поль, ты не знаешь ее. Теперь моя жизнь превратится в сущий ад на полгода, а то и больше. Аглая из тех, кто долго не сдаются… Боюсь, как бы чего не вышло. Пойдем-ка отсюда, а не то я все здесь переломаю или запущу чем-нибудь в окно.

Мадам Обертен заперлась в своей комнате и больше не выходила. Каково же было ее удивление, когда муж не вернулся ночью.

— Ба-а! Да не загулял ли он с капитаном? Ну ладно, месье Феликс, утром я вам устрою…

Но все случилось как раз наоборот. Очаровательная бакалейщица впервые со дня своей свадьбы завтракала в одиночестве. Она, словно тень, бродила по дому и кладовым, не находя, на ком бы выместить зло.

В томительном ожидании время текло все медленнее. Феликс не объявлялся. Наступил час ужина — никого. А потом — вторая бессонная ночь в гневе, в одиночестве, в тревоге.