Луи Буссенар - Избранные произведения. III том [компиляция]

— Просто я вас сегодня вижу третий или четвертый раз, точно не помню.

— Тебе, наверно, спирт в голову ударил, вот ты и не помнишь ничего.

— Ну как же, вспомнил! В четвертый раз! Смотрите, сначала вы пришли с бутылкой…

— Ах ты, пьянчужка!

— Потом вы дали мне четыре дня гауптвахты за неуважение к старшему по званию при исполнении своих обязанностей…

— Не может быть! Ты что-то путаешь.

— Да, точно. Я вас позвал, а вы просто взбесились и стали вести себя как настоящий алкоголик.

— Сам ты алкоголик. Ладно! Не делай глупостей! Я снимаю с тебя наказание, а завтра приглашаю тебя выпить со мной по рюмочке. Пока! Спокойной ночи!

— Спасибо, господин Перно! Вы — настоящий человек! Я всегда к вашим услугам! — произнес солдат, а сам подумал: «Странно все это, однако…»

Скрывшись с глаз часового, Татуэ пошел побыстрее. Теперь ему ничего не оставалось, как вернуться в камеру. «Отдать или не отдавать костюм Виконту? Все-таки довольно опасно разгуливать, переодевшись охранником…» — размышлял он по дороге. Каторжнику было приятно слоняться без дела среди деревьев, вдыхать свежий ветер с моря и чувствовать себя хоть временно, но свободным. Бродяга совершил подвиг, добровольно вернувшись в душную камеру, где ему предстояло жариться дни и ночи почти без движения, без света и воздуха.

Силач вспомнил о малышах, и сердце его забилось сильнее. «Как они? И почему я так к ним привязался?» — подумал он и зашагал дальше, прижимаясь ближе к забору, чтобы в темноте лучше понять, где находится.

— Ладно, еще пять минут, — сказал сам себе верзила, и вдруг до его тонкого слуха донесся еле слышный голос. Каторжник напрягся, на цыпочках сделал несколько шагов и остановился. Голос показался ему до боли знакомым. Сколько раз за последнее время он наслаждался его мелодичным звучанием, как самой лучшей в мире музыкой.

«Это малыш! Не может быть! Сон какой-то! Бедный мальчик, его могут убить…» — пронеслось в его голове, и тут же он услышал окрик часового. Лжепатрульный хотел было остановить солдата, уже вскинувшего ружье, но времени не оставалось. Раздался выстрел, затем крик ребенка. Одним прыжком Татуэ перемахнул через забор и добежал до двери под № 3. Маленькое тело, скорчившись, лежало на земле. Из камеры доносились возгласы негодования. Заключенный метался по комнате вне себя от ярости и бессилия.

Маленький горбун был жив. Он снова застонал, но бродяга приложил руку к его губам и прошептал:

— Не кричи, мой дорогой! Это я, Татуэ…

За оградой послышались команды «Тревога! К оружию!», громкие голоса и топот охранников, бегавших в поисках ключей. Воспользовавшись суматохой, Татуэ схватил ребенка на руки и прошептал через дверь несчастному отцу:

— Ваш сын жив, не беспокойтесь, я позабочусь о нем.

Не дожидаясь благодарности, он с невероятной скоростью добежал до двери своей камеры, вытащил из кармана ключ, открыл ее и так же быстро закрыл. Гектор не проронил ни звука, лишь, когда захлопнулась дверь, тяжело вздохнул.

— Где тебе больно? Давай посмотрим, — спросил верзила сдавленным голосом.

— Нога! Очень сильно жжет ногу.

— Ничего, потерпи…

На самом деле мужчина понимал, что рана опасна, и, может быть, задета кость, но времени на размышления не было. По лагерю объявили тревогу, и необходимо было на всякий случай подготовиться к осмотру камер.

Татуэ осторожно уложил мальчика на кровать, переоделся и, расстелив доломан на полу, сказал:

— Ложись под кровать! Если они придут, не бойся!

— Я не боюсь, — ответил чуть слышно маленький горбун.

Слова ребенка воодушевили бывалого каторжника, и он продолжал действовать так умело, как будто его глаза видели в темноте. Бродяга завернул малыша в доломан и подтолкнул как можно дальше под кровать.

— Не шевелись, ничего не говори, чтобы никто не заподозрил, что ты здесь. Все будет хорошо. Смелее, Тотор, и твой отец будет на свободе.

Ради свободы своего отца маленький герой был готов терпеть что угодно.

Татуэ нагнулся и стал надевать колодки. Замок не запирался. Не теряя самообладания, он попытался еще раз, вставил «соловушку», но руки дрожали и ему никак не удавалось справиться с железкой.

— Надо закрыть во что бы то ни стало, — бормотал великан. — Если они захотят проверить балку правосудия…

Было слышно, как снаружи метались солдаты и охранники в поисках нарушителя.

— Заключенные! Надо проверить заключенных! — прокричали невдалеке.

В тот момент, когда подходили к его двери, Татуэ почувствовал щелчок закрывающегося замка на колодках: «Уф! Очень вовремя!»

Тяжелая дверь открылась, и люди заполнили помещение. Один из солдат держал фонарь, который он сунул чуть ли не в лицо каторжнику, и, глядя Татуэ в глаза, грубо сказал:

— Посмотрим твои колодки!

Несмотря на то, что обстановка складывалась напряженная, бродяга засмеялся и спокойно произнес:

— Смотрите, я их еще не съел?

Дулом револьвера охранник постучал по металлу.

— Ладно, — проворчал он. — Могу поспорить, что с такими браслетами ты сегодня не выходил подышать свежим воздухом в манговую рощу.

Закончив проверку, охранники удалились.

Свернувшись калачиком на полу, маленький горбун, несмотря на сильную боль, не издал ни звука. Слава Богу, никому из солдат не пришло в голову заглянуть под кровать.

Пряча своего друга от властей, Татуэ действовал чисто интуитивно, руководствуясь лишь безграничной любовью к ребенку. Никакого плана у него не имелось. Теперь предстояло подумать, что делать дальше. «Камера в тюрьме вместо койки в госпитале, а закованный в кандалы узник вместо сестры милосердия. Не самые идеальные условия для раненого. Ладно. Утро вечера мудренее. Завтра посмотрим, что можно сделать». Голос ребенка отвлек его от размышлений:

— Скажи, Татуэ, я могу уже вылезти к тебе? Мне здесь не очень удобно.

— Конечно. Ты сможешь сам?

Маленький горбун с трудом вылез из-под кровати и сел рядом с каторжником.

— Значит, у тебя нога болит?

— Да.

— Давай, я посмотрю.

Гектор догадался, что значит «посмотреть» в кромешной тьме камеры. Завернув штанину, он поднял ногу и протянул ее бродяге. Татуэ нащупал рану и вздрогнул — все пальцы оказались в крови. Ранение было довольно глубоким. Пуля пробила икру и прошла навылет. Силачу, однако, показалось, что кость осталась цела или в крайнем случае только слегка задета. Он оторвал один из рукавов от рубашки мальчика, разорвал на полоски и сделал повязку.

— Так лучше? — спросил он.

— Да, гораздо лучше. Правда, жжет еще немного и очень хочется пить.

Бродяга протянул маленькому горбуну кувшин, полный отвратительно теплой воды. Ребенок принялся жадно пить. Напившись, он поставил кувшин на место.