Жан-Кристоф Руфин - Кругосветное путешествие короля Соболя [калибрятина]

Мои посещения общей школы имели одно преимущество: они предоставляли мне возможность выходить из дома и видеть любимого человека в новом окружении. Я настояла, что, несмотря на холод, буду добираться из крепости до школы пешком. Дорога пролегала мимо хибар арестантов. Я выяснила, что Август живет в одной из них. Никакой ссыльный не мог построить собственное жилье до окончания зимы. Августа приютил некий Хрущев, человек очень уважаемый, которого отец упоминал часто и всегда с благосклонностью.

Я была счастлива тем, что могла взглянуть – пусть это зрелище и приводило меня в отчаяние – на место, где обитает любимый. Это подпитывало мои мечты реальностью. Теперь, если он был вне поля моего зрения, я могла представлять себе, где он находится.

Я встречала и некоторых из его товарищей. Их имен я не знала, они всегда держались от меня на расстоянии. Кроме одного – тот ходил за мной следом и осмеливался обращаться ко мне. Его слащавые и навязчивые манеры мне совсем не нравились. Звали его Степанов. Однако, когда он рассказал, что отправился в ссылку из Казани в одном отряде с Августом и знает его уже больше года, я не стала его отталкивать. Я надеялась услышать от него что-то новое о том, кто пока оставался всего лишь моим преподавателем, но остерегалась расспрашивать. Хотя вопросов у меня была тысяча и беспокойная любовь давала мне много поводов для тревог. Главная из них была проста и довлела над остальными. Женат ли Август и связан ли обязательствами у себя на родине? В глубине души я была уверена, что такого быть не может, и все же волновалась, не имея подтверждения.

Чтобы вернуть Августа в крепость и обеспечить нам хоть совсем немного времени личного общения, я перебирала в голове множество способов, пока не остановилась на том, который показался мне наилучшим. Но, прежде чем обратиться к родителям, мне надо было кое в чем удостовериться.

Однажды утром, после урока, я подошла к Августу и подождала, пока рассеется стайка учеников, вьющихся вокруг него. Наконец, справившись ценой огромного усилия с волнением, я осмелилась спросить, может ли он преподавать музыку.

Впоследствии мы часто говорили об этом. Сейчас я знаю, что он был в не меньшем отчаянии, чем я, оттого что больше не мог посещать форт. Он быстро сообразил, что кроется за моим предложением.

Ответ, который я получила, был смесью откровенной лжи, о чем я могла догадаться по тому замешательству, которое вызвал мой вопрос, и дерзости, присущей Августу.

Ложью было утаить, что он ничего не смыслит в музыке. Дерзостью – утверждать прямо обратное.

– Конечно, мадмуазель Афанасия. Я могу преподавать.

Чтобы придать этому самозванству видимость правды, он добавил:

– Увы, единственный инструмент, на котором я умею играть, – это арфа. Спорю, что здесь ее не найти.

– И правда, я никогда ничего подобного здесь не видела.

– А без арфы я не могу учить.

И, не дав мне времени огорчиться, с лукавым видом добавил:

– Предоставьте это мне.

III

Пока я убеждала отца позволить мне брать уроки музыки, Август уже раздобыл арфу.

По правде говоря, не зная заранее, для чего предназначалась эта вещь, признать в ней музыкальный инструмент было сложно. Каркас был сделан из китовой кости – распространенного на полуострове материала, из которого изготавливалось все из-за большой нехватки древесины. Кость весьма топорно обработали и скрепили шурупами. На эту основу натянули грубые струны из собачьих кишок, а для самых толстых использовали оленьи сухожилия. Неуклюжие металлические колки служили для натягивания струн и настройки звука.

Позже Август признался мне, что к изготовлению этого необычайного устройства приложили руку самые мастеровитые из его сотоварищей, но в тот момент он ни словом не обмолвился о его происхождении. Он преподнес его, как если бы речь шла о настоящей арфе, созданной лучшим музыкальным мастером Вены. Он устроился на табурете с выражением лица, как у истинного виртуоза, и наклонил инструмент к себе. Загрубевшими пальцами прикоснулся к струнам, и те ответили странными звуками, больше похожими на недовольное клацанье языком. Различить мелодию было невозможно.

Мать присутствовала на этой демонстрации. Думаю, что она-то и рассмеялась первой. Я взглянула на Августа, испугавшись, что он обидится. Но такая реакция его скорее расслабила, и он тоже разразился смехом. Я не сдержалась, и все трое мы принялись безумно хохотать, и продлилось это около четверти часа.

Придумка с арфой обернулась благом. Она позволила Августу ежедневно приходить в форт и давать мне уроки. Мать, дабы гарантировать безупречную нравственность затеи, во время занятий должна была находиться рядом. Но с первого же дня она изобретала предлоги, чтобы удалиться, и часто оставляла нас одних.

Вместе с тем эта комедия послужила признанием и для Августа, и для меня. Я придумала эту историю с уроками музыки с единственной целью вернуть его к нам. А обзаведясь столь смехотворным предметом, он показал, что больше мечтал о нашей близости, чем о преподавании искусства, которое, так или иначе, было ему совершенно незнакомо.

Однако сколько бы радости ни приносили Августу эти часы, он продолжал вести себя довольно отстраненно, даже когда мать оставляла нас наедине, – а я знала, что она следила снаружи, чтобы ни один незваный визитер нас не застал. Я этому не очень удивлялась. Будучи ссыльным, думала я, он должен опасаться слишком близкого общения с дочерью человека, от которого зависит его жизнь. Я собрала все свое мужество и постаралась разрушить стену, которая нас разделяла.

Но что предпринять неопытной девушке, которой правила благопристойности, даже в самом диком краю, предписывают сдержанность, мало совместимую с признанием, которого я жаждала?

Я все чаще прибегала к заговорщицкому смеху, кокетству, вроде бы случайным целомудренным прикосновениям – например, когда мои неловкие пальцы, направляемые учителем музыки, оказывались в его ладони, чтобы щипнуть струну из собачьих кишок…

Потом, на очередном занятии, я сделала вид, что очень взволнована.

– Дорогой Август, – сказала я в то утро, – отложите инструмент, прошу вас. Нам нужно поговорить. Надеюсь, моя откровенность вас не заденет. В двух словах: мне кажется, что наши отношения не остались кое для кого незамеченными, и у меня есть основания для беспокойства.

– Что вы хотите сказать?

– Что мы довольно близки, и некоторые могут сделать вывод, что…

– Вы желаете, чтобы мы реже встречались? – предположил Август с наивной улыбкой.

– Нет! Конечно же нет, – ответила я слишком поспешно.

Эта торопливость, как бы неосторожна она ни была, все-таки сдвинула дело с мертвой точки. Я пошла чуть дальше в своем признании.