Егор Иванов - Вместе с Россией

В полуметре над дверью, в углублении, забранном решеткой, стояла тусклая керосиновая лампа. Экономя керосин, тюремщики зажигали ее в короткие зимние дни лишь тогда, когда в камере становилось совершенно темно.

Сначала довольно часто — раз в неделю — к Соколову наведывались офицеры австрийской и германской контрразведок. Различными посулами склоняли его к измене родине, к работе на неприятеля. От него требовали подробного рассказа об агентуре российского Генерального штаба в Богемии и Моравии, в Австрии и Венгрии, сулили имение и вклады в банки, перемену фамилии и генеральский чин в австрийской армии, если он согласится перейти на сторону врага.

Алексей не удостаивал своих назойливых «посетителей» ни единым словом.

Полковник похудел и почернел от тяжести и лишений, но упорно занимался гимнастическими упражнениями по чешской сокольской системе, считая ее лучшей для поддержания физических сил.

Визиты становились все реже и реже. Соколов решил, что это плохой признак. Так оно и было.

Его главный соперник еще во времена мира — полковник Максимилиан фон Ронге, начальник австрийской контрразведывательной службы, зная, что ничего не получит от упрямого русского разведчика, передал его военно-судебным властям империи. Те, со своей стороны, совсем не были заинтересованы в дальнейшем содержании Соколова под стражей. Возиться с обменом русского полковника на какого-либо австрийского пленного через международный Красный Крест палачам в мундирах было недосуг, а мест в тюрьме не хватало для дезертиров и бунтовщиков, в избытке имевшихся в любой австрийской воинской части.

Соколов не знал, что тучи сгущаются, однако начинал ощущать серьезную угрозу. Группа Стечишина, упорно стремившаяся найти хоть какую-либо возможность для связи с Алексеем, установила наконец контакты с тюремным священником, который жил обособленно и неприметно на окраине городка, в собственном доме.

Филимон и его соратники внимательно изучили биографию капеллана, который оказался мораваком, как и полковник Гавличек. Обоих уроженцев Моравии якобы случайно свели на Колоннаде в Карлсбаде, куда фарар [34]регулярно наведывался за целебной водой. Тонкий психолог и ярый чешский патриот, Гавличек сумел распропагандировать патера Стефана. Тот согласился помочь Соколову…

Когда серый свет декабрьского дня еле пробился в камеру Алексея, заключенный уже был на ногах. Он сделал несколько гимнастических упражнений и принялся за только что доставленную ему горячую бурду, называемую здесь кофе. Пришлось проглотить и засохший кусок серого хлеба. Внимательный глаз тюремщика упорно изучал его через окошко в двери в этот день почему-то с самого раннего утра.

После завтрака Соколов принялся ходить из угла в угол камеры, восполняя недостаток моциона и заодно согреваясь. Внезапно за дверью загремели ключи, заскрипели железные петли. Вошли офицер в чине майора, два унтера с винтовками.

Майор официально обратился к Алексею с вопросом:

— Вы ли господин полковник российской армии Соколов?

— Честь имею! — вскинул подбородок Алексей.

— Мне приказано доставить вас в заседание военно-полевого суда! — объяснил майор цель своего прихода. — Попрошу ваши руки!

Соколову надели наручники, унтера стали позади него и, предводительствуемые майором, двинулись по низким коридорам и запутанным переходам с верхнего этажа, где находилась камера, куда-то вниз. По раз и навсегда выработанной привычке Соколов старательно запоминал дорогу. Это отвлекало от мрачного ожидания суда и могло когда-нибудь помочь. Алексей не знал, что возможность уверенно ориентироваться в этом лабиринте пригодится ему очень скоро.

Коридоры изредка выходили в залы, откуда лестницы вели все ниже и ниже. Когда Соколов мысленно предположил, что они идут где-то недалеко от главной тюремной башни, оказалось, что он не ошибся. Распахнулись последние двери. Полковник был введен в высокий сводчатый зал, в противоположном конце которого располагался высокий дубовый стол и кресла судей.

Другой мебели в комнате не было. Арестант на ногах вынужден был ждать, пока состав суда соберете. В зале было полутемно, жидкий свет зимнего дня едва сочился через грязные окна.

Вошел, едва волоча ноги, престарелый председатель суда в мундире генерал-майора австрийской кавалерии. Полковник-юрист и майор, приведший Соколова, встали со своих мест, приветствуя начальника.

По тому, какой злобный взгляд генерал кинул на Соколова, Алексей понял, что пощады ему здесь ждать нечего. Он расправил плечи и с вызовом оглядел своих судей.

Допрос подсудимого длился недолго.

— Вы полковник русского Генерального штаба Соколов, который собирал шпионские сведения на территории нашей империи? — грозно прорычал генерал. Его квадратная челюсть задергалась при этом, словно у бульдога.

— Я находился на территории Австро-Венгрии еще до начала войны и, когда хотел ее покинуть, был схвачен на границе, — спокойно ответил Алексей.

— Вы бежали из военной тюрьмы в Праге при помощи веревочной лестницы, а при поимке отказались назвать своих сообщников? — еще более разъяряясь, вытянул шею генерал.

— Да, я решил покинуть тюрьму, где меня незаконно задерживали, вместо того чтобы интернировать в лагерь для военнопленных! — резко возразил Соколов.

— Шпионов не интернируют, а расстреливают или вешают! — прошипел генерал. Аудиторы согласно закивали головами.

— Меня арестовали без оружия, я не оказывал сопротивления и при мне не было никаких компрометирующих документов! — Соколов с ненавистью встретил бешеный взгляд председателя суда.

— Все ясно! — изрек генерал и поочередно посмотрел на полковника, сидевшего слева от него, а затем на майора, сидевшего справа. Майор был еще и секретарем суда — он записывал железным пером вопросы и ответы Соколова.

Генерал тяжело встал, поднес к глазам небольшой листок и почти по складам прочитал то, что было заранее в нем написано:

— Именем его императорского величества вы приговариваетесь к смертной казни через расстрел! Приговор будет приведен в исполнение сразу же по получении подтверждения по телеграфу из Вены!..

Соколов был готов и к такому исходу, но у него потемнело в глазах. Он крепко сжал кулаки, желая физическим напряжением и болью от наручников подавить в себе секундную слабость.

Австрийские офицеры с любопытством вперились в лицо русского полковника. Страх смерти, по их опыту и расчетам, обязательно должен бы исказить черты подсудимого. Но они просчитались. У Соколова лишь заходили желваки на скулах, он с вызовом встретил взгляды своих врагов.

— Молодчика расстрелять завтра на рассвете! — бросил генерал секретарю судилища и, еле волоча ноги, стал спускаться с возвышения, где стояло его кресло.