Георг Эберс - Арахнея

Еще раз обменялись они поцелуем на прощание, и в сердце Гермона запечатлелись ее последние слова:

«Чем тяжелее будет то, что ты должен испытать, тем сильнее буду я любить тебя и тем больше поддержки найдешь ты у меня».

Остаток ночи провел Гермон, предаваясь поочередно то сладостным мечтам о счастье быть любимым Дафной, то неприятным мыслям о предстоящем ему завтра объяснении перед лицом всего художественного мира Александрии.

На другой день утром его посетил престарелый комендант Пелусия. Ему хотелось убедиться до начала следствия, насколько замешан сын его умершего товарища по оружию в только что открытом заговоре против царя. Он скоро понял из разговора, что Гермон только случайно, желая исполнить приказание царицы, был вчера гостем Проклоса, но что он не имел ни малейшего понятия о заговоре. Тем не менее он посоветовал слепому как можно скорее покинуть Александрию, так как ему вряд ли удастся убедить всех в своей непричастности к заговору ввиду того, что его дядя сильно скомпрометирован тем, что по просьбе и уговору Проклоса согласился дать большие денежные суммы Арсиное, употребившей эти деньги на подкупы и на привлечение на свою сторону заговорщиков. Филиппос сообщил также Гермону, что он только что был у Архиаса и убедил его тотчас же укрыться от преследований царя. Несмотря на полную непричастность богатого купца к заговору, документы и расписки, найденные у Проклоса, могут погубить его во мнении царя, который, хотя и очень добрый и мягкий, будет беспощаден к участникам заговора против его жизни и власти. Архиас решил сегодня же на своем корабле покинуть город, и Дафна будет ему сопутствовать. С удивлением и тревогой выслушал Гермон все эти новости. Как, его дядя должен подвергнуться изгнанию, а Дафна, которой он только что высказал свою любовь, покинет его, и кто знает, на сколько времени! А ему самому предстояло добровольно стать посмешищем всего города. Сердце его болезненно сжалось, и забота о судьбе Архиаса возросла при дальнейших словах Филиппоса о том, какая участь постигла всех главных заговорщиков. Еще до восхода солнца погибли они от руки палача! А царица Арсиноя, Альтея и другие женщины находятся уже на пути в Коптос, в Верхнем Египте, куда их навсегда ссылал царь Птолемей. Исполнение этого грозного приговора возложил царь на него, как на самого верного и надежного из его подданных, но все его попытки замолвить слово за Архиаса пока остались бесплодны. Свидание престарелого воина с Гермоном было прервано приходом разных должностных лиц, явившихся допрашивать художника и Кротоса. Допрос продолжался очень долго, но доказал невиновность Гермона и его ученого друга, и оба пленника были выпущены на свободу.

Когда Гермон в сопровождении Филиппоса вернулся в свой дом, было уже так поздно, что праздник в честь скульптора Эфранона должен был уже быть в полном разгаре. По дороге слепой рассказал своему спутнику, какое тяжелое испытание ожидало его. И честный воин, похвалив его за его решение, стал его ободрять и пожелал ему на прощание мужественно выдержать все неприятности, которые ему предстояли. Наскоро подкрепившись вином и едой, Гермон оделся в праздничные одежды. Его раб Патрон, служивший ему секретарем, хотел увенчать его голову лавровым венком, но художник не позволил ему этого, чувствуя, что не имеет теперь никаких прав на лавры. Опираясь на руку Патрона, отправился он в Палестру. Его сердце влекло его к Дафне, ему хотелось бы узнать, куда везет ее Архиас, но нет, ему надо было сначала освободиться от страшной тяжести, давящей на его душу, от этой неправды, которая на время затуманила его ум и сердце. Он ведь был уверен, что Дафна не уедет, не повидав его на прощание. Скоро, однако, образ Дафны и мысли о том, что ожидало его дядю в добровольном изгнании, уступили место тревоге перед предстоящим ему объяснением своего невольного обмана. Он стал думать о том, как приступить к этому объяснению. Не лучше ли было бы войти в Палестру с лавровым венком на голове и, рассказав все, принести этот венок в дар памяти умершего Мертилоса? Но имел ли он право теперь присуждать кому бы то ни было благородные лавры? Ведь он хотел предстать перед своими товарищами только для того, чтобы восстановить правду. И ему показалось просто противным, заключи он это объяснение каким-нибудь театральным эффектом вроде передачи венка. Честность была обязательна для каждого, даже самого последнего носильщика тяжестей. Это был его прямой долг быть честным, а не какая-нибудь славная заслуга!

Посреди многочисленных экипажей, носилок, рабов и зевак, окружавших здание Палестры, Патрон провел своего слепого господина к входу в зрительную залу. Привратник хотел ему проложить дорогу среди зрителей, но Гермон велел Патрону отвести его на арену. Невольник исполнил его приказание и повел его по усыпанной песком арене к подмосткам, приготовленным посреди нее для представления. Обладай Гермон зрением, вряд ли и тогда был бы он в состоянии узнать кого-либо среди многотысячной толпы зрителей в роскошных одеждах, увенчанных цветами: волнение, овладевшее им, и громкое биение его сердца помешали бы ему что-либо различить.

— Гермон! — радостно приветствовал его Сотелес, который, подойдя к нему и взяв его под руку, ввел его на подмостки. Со всех сторон раздались приветственные крики, но, повинуясь знаку распорядителя, все умолкли, ожидая речи Гермона. В искренних и горячих словах высказал он свои пожелания и поздравления престарелому Эфранону, в честь которого давался этот праздник. Шумные одобрения покрыли его последние слова, но молчание вновь водворилось, когда Гермон обратился с просьбой ко всем присутствующим выслушать его: ему нужно было выяснить одно недоразумение, и поэтому он просит всех своих товарищей по искусству, а также всех, кто еще так недавно расточал ему, увы, незаслуженные похвалы, терпеливо выслушать его. Он будет по возможности краток. И действительно, он не долго злоупотреблял терпением слушателей; в нескольких словах рассказал он о том, как могла произойти злополучная ошибка, заставившая признать произведение Мертилоса за его статую, как в нем с самого начала зародились сомнения и как они были рассеяны уверениями золотых дел мастера Хелло из Тенниса. Передал он также и то, сколько раз он напрасно просил и убеждал жрецов храма Деметры разрешить ему ощупать пальцами лицо и фигуру статуи. Затем он сообщил, что только вчера пустой случай окончательно убедил его, что лавры, которыми его увенчали, принадлежат по праву другому. И хотя этот другой и не может восстать из гроба и требовать их, но он во имя правды, которой он и его искусство всегда служили, а также ради справедливости, обязательной как для художника, так и для самого последнего крестьянина, желает перед лицом всех присутствующих отказаться от славы и наград, ему не принадлежащих. Даже в то время, когда он считал себя творцом увенчанной Деметры, его сильно тревожили и огорчали мнения знатоков искусства, утверждавших, что он этой статуей изменил своему направлению в искусстве. От имени его умершего друга Мертилоса благодарит он всех сотоварищей по искусству за похвалы и лавры, которыми они увенчали его произведение. Честь и слава Мертилосу и его искусству! Он же, Гермон, просит всех присутствующих простить ему его невольный обман и вознести с ним вместе мольбы к богам о даровании ему вновь зрения. Если их общие молитвы будут услышаны, то он надеется со временем доказать, что он также своими новыми произведениями заслуживает тех венков, которые так недолго украшали его чело.