Александр Чудинов - «Принц» и «цареубийца». История Павла Строганова и Жильбера Ромма

Ваш сын не посещает здесь никаких зрелищ, поскольку в Париже они могут быть опаснее для молодого, неопытного человека, чем где-либо еще. Я ему дозволяю лишь те удовольствия, которые он имел в детстве. Учится он математике, рисованию, работе с картой, что должно подготовить его к изучению фортификации, осваивает металлургическую химию и механику. Я предполагаю давать ему уроки английского языка и несколько подтянуть его в немецком. Он неизменно занимается историей, которая преподается ему так, чтобы он дополнительно мог получить представление о французской художественной литературе. У него все еще вкусы ребенка, предпочитающего внешне яркое действительно красивому и способного слушать с вниманием только во время продолжительного отдыха. Что касается юриспруденции, то я нахожу его пока слишком легкомысленным и недостаточно усидчивым для ее изучения. Надеюсь, он смог бы приступить к нему через год или два. Я жду наступления теплого времени для возобновления его занятий плаванием и другими упражнениями, укрепляющими тело. До сих пор мне не приходилось приглашать к нему ни обычного врача, ни хирурга. Но все же я постоянно нуждаюсь в Вашем одобрении своих действий и в Ваших советах. Если бы Вы несколько больше, чем обычно, обращали внимание на сей предмет при чтении моих писем, Вы, конечно, могли бы многое мне сказать, но, судя по Вашим письмам, у Вас огромное множество разных дел.

Я стараюсь ограничить несколько чрезмерную страсть Воронихина к живописи, так как хочу сделать из него человека, действительно полезного для Вашего сына. Я направляю его на изучение архитектуры, механики и всего того, что сделает его сведущим в вопросах производства. Он занимается всем с таким удивительным усердием, видеть которое Вам было бы весьма приятно.

У Вашего сына нет хорошо осознанного стремления к учебе, но он относится к работе добросовестно, проявляя при этом большую сообразительность и точность суждений. У него случаются и ошибки, о которых я как-нибудь смогу Вам поведать и о которых я Вам ранее также уже говорил, но он не совершал ничего такого, что могло бы повредить ему физически или морально. У него нет ничего от внешнего лоска, который делает молодых привлекательными. Он имеет все те недостатки, что порождаются простотой и незнанием светских манер, от коего он когда-нибудь да избавится.

Имею честь пребыть с глубоким к Вам уважением, Господин Граф, вашим преданным и покорным слугой

Этот документ в значительной степени проливает свет на причины изменения Роммом фамилии своего подопечного. Жизнь инкогнито должна была, по мысли наставника, избавить молодого человека от необходимости вращаться в светских кругах с их многочисленными соблазнами, а потому рассматривалась Роммом прежде всего как необходимое условие нравственного воспитания юноши. Вот почему вопрос о перемене имени встал одновременно с принятием решения о поездке в Париж – в октябре 1788 года, когда еще никому и в голову не приходило, что некоторое время спустя во Франции возникнет необходимость скрывать аристократическое происхождение по политическим мотивам.

Впервые упоминание о псевдониме Павла Строганова появляется в письме Ромма Дюбрёлю, отправленном из Лиона 4 октября 1788 года: «Я счел уместным изменить имя Попо. Барон [Г.А. Строганов] также захотел изменить свое, о чем он известит вас лично. Попо выбрал имя “Очер” по названию одного из владений его отца в Сибири. Пожалуйста, примите это во внимание. Во время пребывания в Париже его надо называть просто г-н Очер. Графа Строганова там быть не должно». Павел известил об этом решении отца в письме из Лиона от 21 октября / 1 ноября: «…как господин Ромм хочет, чтоб я был не известен в сем городе [Париже], то он мне присоветовал переменить мое имя, и я избрал Очер – имя вашего завода».

Благодаря перемене имени, появление Павла Строганова в Париже осталось незамеченным не только многочисленными друзьями и знакомыми его отца, но первое время – даже полицией, обычно устанавливавшей негласное наблюдение за прибывавшими во французскую столицу иностранцами. Только с приездом в Париж Григория Строганова, путешествовавшего под псевдонимом «господин Тамань», оба наконец попали в поле зрение полицейских агентов, о чем свидетельствует сводка по контролю за иностранцами от 23 января 1789 года:

«Гг. Таманн и Дочер (Tamann et Dotcher), молодые русские офицеры прибыли сюда на прошлой неделе и остановились в особняке Куси на улице Сен-Бенуа, каковой покинули, чтобы поселиться в особняке Люксембург на улице Малых Августинцев. Эти молодые дворяне приехали из Германии в сопровождении двух французов, своих учителей, на коих возложена обязанность заниматься их образованием. Некоторое время они поживут в Париже, а затем отправятся путешествовать».

В Париже учебные занятия Павла Строганова продолжались, как и прежде, а объем их, возможно, даже увеличился. Согласно данным книги расходов, которую вел Ромм, сразу после их приезда был нанят учитель немецкого языка, а немного погодя Павел и Григорий стали посещать курсы военного искусства. Круг их общения также составляли в основном люди, связанные с науками. В письме от 12 / 23 февраля Павел отмечает: «Мы здесь часто видим господина de Mailli , и у него видели часть привезенных им из России руд; кой доказывают чрез их драгоценность его великим охотником, и бывшим в дружестве с теми, которые имеют лутчия рудники в Сибири». В письме от 31 марта / 11 апреля он сообщает отцу о встрече со своим швейцарским знакомым О.Б. Соссюром. Любопытно, что письма Павла и его учителя в Петербург зимой и весной 1789 года не содержат ни малейшего упоминания о политических событиях. Может быть ни тот, ни другой просто не хотели лишний раз волновать старого графа? Однако другой источник, а именно – переписка Ромма с его риомскими друзьями, также свидетельствует o том, что и наставник, и его ученик до мая 1789 года обращали на политику мало внимания, сосредоточившись в основном на занятиях науками.

В апреле пришло сообщение из Петербурга о смерти барона А.Н. Строганова, отца троюродного брата Павла. Григорий начал готовиться к отъезду в Россию. Письмо от 31 марта / 11 апреля, которым Павел откликнулся на столь печальное известие, ярко показывает глубокую и очень искреннюю религиозность этого еще совсем молодого человека:

«Милостивой государь и почтенной отец мой,

Я весьма сожалею о смерти дядюшки; это великая потеря для всей его фамилии, а наипаче для братца весьма несщастливо, что ему должно было оставить свои учения в такое время, в которое они ему больше б пользу могли принести. Я чувствую, что сия потеря должна и вас весьма оскорблять, а особливо нечаянностию, ибо дядюшка помер в таких летах, в которых обыкновенно человек бывает крепче. Но надобно думать, что сие к лутчему зделано, ибо Бог, ничего не делает, которое бы не было весьма хорошо; в коего вера тем весьма утешительна, что, ежели с одной стороны мы оскорблены чем-нибудь, можем с другой нас утешать тем, что противное тому хуже б было…»