Владимир Зарвин - Идя сквозь огонь [СИ]

— Едва ли они скажут что-либо путное, — грустно усмехнулся, Флориан, да лазутчик и не посвящал бы сих бедняков в свои замыслы…

— Митька с хозяйкой в ее покоях на втором поверхе укрылись, — нежданно прорезался самый трезвый из возчиков, — похоже, у них там любовь…

В считанные мгновения Дмитрий и его спутники взбежали по бревенчатой лестнице на верхотуру дома Анфимьевны. Сбив мощным пинком внутренний дверной засов, боярин вломился в хозяйскую светлицу.

То, что они увидели, изумило всех. Дородная молодая женщина с распущенными рыжими волосами была привязана по рукам и ногам к столбу посередине светелки и громко мычала ртом, заткнутым обрывком одеяла.

Проведя саблей вдоль столба, Газда рассек веревки, коими была опутана Наталья, а Бутурлин избавил страдалицу от кляпа, вытолкнуть коий языком ей было не под силу.

Анфимьевна горько разрыдалась.

— Чего зря плакать? — попытался утешить ее Газда. — Для тебя все страшное уже позади!

— Горемычная я! — оглашала горницу всхлипываниями Наталья. — Надо же, так осрамиться! В очи нежно глядел, сладко молвил! И сам был такой пригожий!.. — последние слова женщины потонули в бурных рыданиях.

— Когда мы поднялись ко мне в светелку, он оглушил меня кулаком да к столбу привязал, — продолжала, придя в себя, вдова, — а сам в окошко вылез!

— Для чего ему было вылезать в окно? — недоуменно вопросил друзей Флориан.

Дмитрий перевел взгляд на распахнутый оконный проем, и страшная догадка пронзила его разум…

Во времена княжения Ивана Третьего большая часть московских построек все еще оставалась деревянной. Каменными были лишь крепостные стены города, здания церквей да палаты самого Московского Владыки.

Немудрено, что на Москве то и дело вспыхивали пожары. Чтобы как-то уберечь от них столицу, Великий Князь повелел выстроить в середке града звонницу, с вершины коей особо зоркие мужи могли бы наблюдая за городом, раcпознавать начало возгорания.

Усилиями Воротынского была даже создана команда добровольцев, денно и нощно бдевших на верхней площадке каланчи. Стоило дозорному увидать язык пламени, мелькнувший над крышами домов, или густой черный дым, он тут же поднимал трезвон, оповещая москвичей о пожаре.

Но у каждой медали есть две стороны. Стражи огня, или как их чаще именовали, пожарные, не всегда добросовестно исполняли свои обязанности. То и дело один из них тайно покидал место бдения и сбегал в кабак, откуда возвращался с брагой для своих товарищей.

Пьянство приводило к тому, что дозорным не удавалось своевременно заметить начало пожара и принять меры к его тушению. За что москвичи платили имуществом, а зачастую и жизнью.

Иван Третий не мог оставить безнаказанным подобное головотяпство. Замеченных в возлиянии «стражей» нещадно секли и даже прогоняли с Москвы. Но, вопреки сим суровым мерам, желающие бражничать на посту среди них не переводились.

Каждый мнил, что его не постигнет печальная участь предшественников, и он сумеет скрыть грех, от постороннего глаза. Видя сие, Великий Князь ужесточил кару за пьянство на службе, а заодно стал поощрять трезвенников медью.

Но ни страх смертной казни, ни денежные посулы не смогли заставить подданных Московского Владыки отказаться от старой привычки. Московиты попросту отказывались служить в «огневой страже», предпочитая вознаграждению и привилегиям право свободно употреблять хмельное зелье.

Видя, что такими мерами от гордского люда трезвости не добиться, Иван пошел на хитрость. Смертную казнь для нерадивых пожарников он отменил, сделав так, чтобы они просто не могли наведываться за выпивкой в кабак.

Для этого дверь в основании каланчи заложили камнем, а вместо нее пробили другую, на высоте второго поверха от земли. Очередная смена «огневых стражей» добиралась до нее при помощи длинной лестницы, кою приносила с собой.

Их же предшественники, отстоявшие в ночном дозоре, уходя, забирали лестницу, лишая сменщиков возможности отлучаться с места службы.

У подножия каланчи ютилась часть торговых рядов, несколько ремесленных мастерских и двухповерховый дом Анфимьевны, чье верхнее окошко располагалось как раз напротив двери в пожарную звонницу…

Едва увидев раскрытое окно в опочивальне Натальи и распахнутую дверь каланчи, Дмитрий уразумел замысел чужеземца. С высоты звонницы просматривались самые дальние закутки Москвы, не говоря о Княжеском дворе и подступах к нему.

Чтобы убить Великого Князя, лазутчику не нужно было лично встречаться с ним. Стоя на площадке каланчи, он мог издали прицелиться во Властителя из самострела или пищали.

Доски, переброшенные с подоконника на край дверного проема башни, не оставляли сомнений в том, что злодей туда уже пробрался. Чтобы добыть их, он разломал полати хозяйки дома, оставив Анфимьевну без места отдыха.

— Рассказать кому — не поверят!.. — ошарашенно покачал головой Флориан. — Надо же, сотворить из ложа перекидной мост!

— Не время нынче удивляться! — бросил ему Бутурлин. — Спешить надо. Упустим татя — быть беде!

Выбравшись из окошка на дощатый настил, Дмитрий с кошачьей ловкостью перебежал по нему на противоположную сторону прохода, отделявшего дом Натальи от каланчи. Газда и Флориан последовали за ним.

Небо явно благоволило Ральфу Бродериксену. Подъезжая к заведению Анфимьевны, он заметил возвышающуюся над городом бревенчатую башню. С ее верхней площадки княжий двор был виден, как на ладони.

Вогнать пулю в Великого Князя по возвращении с молебна отсюда было проще простого, и швед сам удивился тому, что лишь сейчас его глазам открылось столь удобное место для стрельбы.

Но чтобы проникнуть в звонницу, лазутчику пришлось бы подняться на верхний поверх дома, задние окна коего были обращены к дверце в стене каланчи.

В нижней части здания находился кабак, где как раз собирались бражничать возчики дров. Медной мелочи, пожалованной Воротынским, им должно было хватить на попойку. Но напиваться с мужиками не входило в замыслы шпиона.

Оказавшись в кабаке Анфимьевны, Ральф стал искать способ пробраться в верхние покои терема. И здесь ему помог случай. Когда его спутники расселись за столами постоялого двора, в трапезную вошла хозяйка заведения.

Анфимьевна принадлежала к той породе женщин, коих трудно не заметить в толпе. Круглолицая, с белой кожей и тугими огненно-рыжими косами, она являла собой образ московской красавицы, коий и много веков спустя вдохновлял живописцев да поэтов.

Вряд ли какой-нибудь заезжий чужеземец смог бы по достоинству оценить ее маленький вздернутый нос и широкие скулы. Но Московиты, привычные к подобным чертам, находили их привлекательными, серые же глаза с поволокой и белозубая улыбка вкупе с ямочками на щеках делали Анфимьевну вовсе неотразимой.