Лев Фёдоров - Микроубийцы из пробирок. Щит или меч против Запада

Конечно, США — более крупная страна, чем Япония, и там вели разработки биологического оружия на своей земле. Однако в США с самого начала решили не работать над оружием на основе тех бактерий и вирусов, против которых защиты еще не было — им не хотелось иметь несчастные случаи в собственных войсках, не говоря уж о всей стране [10].

Таково принципиальное различие в подходе к наступательной биологической войне между Советским Союзом и теми странами, где ценят жизнь своих сограждан. В других странах не очень крупного размера не могли себе позволить создавать оружие на своей территории на основе возбудителей, опасных для собственного населения. В других странах больших размеров создавали оружие на своей территории, однако не могли себе позволить разрабатывать оружие на основе возбудителей, против которых еще нет защиты.

Вот в этом и состоит отличие Советского Союза от цивилизованных стран. У нас в стране еще с 1926 года (раньше всех!) не только разрабатывали биологическое оружие на своей собственной земле и начали, вестимо, с Москвы, но и старались ориентироваться на такие виды опаснейших возбудителей, против которого у самих еще не было спасения. По некоторым его нет и поныне.

Чтобы этот тезис не повис в воздухе, приведем простейший пример. В 1989–1990 годах, то есть в самые последние годы советской власти, в Кольцово и Загорске-6 были закончены работы по созданию советского биологического оружия на основе вирусов геморрагических лихорадок Марбурга и Эбола [10]. А когда советская власть рухнула, в первом же издании, опубликованном на международной арене, заместитель директора вирусного центра «Вектор» в Кольцово С. В. Нетесов не мог не признать, что как раз средств лечения от лихорадок Марбурга и Эбола в России нет [200]. Так против кого было подготовлено то биологическое оружие? И какой смысл критиковать японского генерала Исии Сиро, не допускавшего разработки биологического оружия в своей стране, если советский генерал Е. И. Смирнов ставил работы по биологическому вооружению СССР так, что оно появлялось много раньше средств защиты.

После этих ремарок очень многое в советском опыте уже не удивляет.

Так, после Второй мировой войны, начиная с 1947 года и до самой смерти И. В. Сталина, министром здравоохранения СССР состоял разработчик биологического оружия и энтузиаст биологической войны генерал Е. И. Смирнов. Так что он мог использовать для целей биологического вооружения все интеллектуальные и иные ресурсы страны.

Далее, начиная со времен позднего И. В. Сталина и вплоть до самого конца эпохи М. С. Горбачева, должность главы санитарно-эпидемиологической службы Советского Союза (они называли себя высокопарно — Главный государственный санитарный врач) занимали люди, которые назначались из числа лиц, лично занимавшихся разработкой биологического оружия. В этих условиях предполагать, что лица подобного рода будут заниматься обеспечением биологической безопасности населения страны — пустое дело. Они всегда обслуживали только ВБК и в первую очередь интересы армии. А отношения между армией и страной были полупроводниковые: армия получала от гражданской службы всю информацию об эпидемиях и опасных возбудителях, а в ответ не давала стране ничего. И это был принцип, который первый начальник военно-химического управления Я. М. Фишман провозгласил еще в начале 1928 года [74].

Прижился тот принцип, накрепко прилип к стране.

Вот почему не может удивлять общеизвестная история, как продал интересы населения Свердловска в 1979 году в разгар эпидемии сибирской язвы генерал П. Н. Бургасов. На тот момент он пребывал в должности главного государственного санитарного врача СССР. А думал сей генерал в те тяжкие дни лишь об одном — как бы не выдать преступление Советской армии в области биологической безопасности. Так что было генералу не до жителей города с их военно-рукотворной бедой.

Осталось добавить, что наша Красная/Советская армия разрабатывала средства защиты от биологического оружия только для себя — для армии. Но не для населения.

И она же (армия) через Госплан СССР так регулировала выделение финансов на разработку и производство средств защиты населения от биологической опасности, что они практически не выделялись [10].

Цивилизованные принципы соблюдения норм биологической безопасности по отношению к возбудителям особо опасных инфекций начали утверждаться в СССР много позже начала работ с ними. Первоначально работы велись не по правилам, которые еще не утвердились, а по разумению исполнителей. А разумение тогда было адекватным времени. Во всяком случае, когда в 1926 году в Москве в лаборатории А. Н. Гинсбурга начались работы с сибирской язвой [88], никаких разрешений на эти работы не требовалось. И велись эти работы очень долго — до тех пор, пока в последние дни 1933 года от боевой рецептуры сибирской язвы посреди Москвы не погибла А. Т. Ломова — ни в чем не повинная исполнительница боевых заданий [104].

Однако опасность оставалась всегда и везде. Свидетельством тому может служить, в частности, приказ по ВОХИМУ от 29 ноября 1934 года за № 0012. В нем Я. М. Фишман был вынужден констатировать, что «за последнее время в Биохимическом институте имело место два случая пожара». Соответственно, пришлось обращать внимание на это начальника института И. М. Великанова и намечать меры по… [228]. Как видим, даже после переезда из Москвы во Власиху такие вещи, как пожар на месте работ с биологическим оружием, был очень опасен.

Между тем документ, который бы регламентировал работу в Красной армии со штаммами опасных патогенов, появился не сразу. Лишь 13 октября 1937 года новый армейский начальник Санитарного управления Ф. В. Рыбин утвердил «Инструкцию о порядке обращения, хранения и отпуска патогенных культур, вирусов и ядовитых продуктов в лабораториях РККА» [229].

Впрочем, как оказалось, легче от этого не стало.

В гражданской сфере дела обстояли еще хуже.

Потому что право на работы с особо опасными инфекциями с 1960-х годов давало Третье главное управление при Минздраве СССР. Формально именно это ведомство должно было обеспечивать безопасность работ по ядерному, химическому и биологическому оружию, выполнявшихся на гражданских предприятиях страны. Но это — о гражданских объектах. А права контроля за этим военным объектом, как уже говорилось, не было даже у КГБ.

Впрочем, надзор этот довольно часто носил слишком формальный характер. Во всяком случае, известно, что для ускорения получения разрешения на работу в новом корпусе ВНИИ ПМ в Оболенске директор института генерал Н. Н. Ураков не брезговал обыкновенными подтасовками. Руководство «Биопрепарата» об этом было хорошо осведомлено, однако практически не вмешивалось в попытки «ускорения». Результатом этой безответственности стали случаи внутрилабораторных заражений персонала [6].