Екатерина Мишаненкова - Блудливое Средневековье

Вот и ответ на вопрос, почему, несмотря на свободу, которую давало положение вдовы, большинство женщин все равно снова выходили замуж. Богатые – потому что их принуждали родные или сеньор, а бедные – чтобы их было кому защитить. Изнасилование свободной женщины – это всего лишь насилие и оскорбление. А вот изнасилование чьей-то жены – это покушение на собственность, а во многих местах еще и кража со взломом, согласно гражданскому праву. Насильник становился еще и вором, и его наказывали по всей строгости закона.

Ольга Тогоева в статье «Можно ли говорить о запретном», анализируя судебные документы средневековой Франции, отмечает, что преступления на сексуальной почве стали переходить в ведение светской юрисдикции только в XIII веке, да и то очень постепенно: «Первыми в этом ряду стали изнасилование и похищение незамужних девушек, за которые, по мнению Филиппа де Бомануара, полагалась смертная казнь – как и в случае убийства, измены и разбоя». Но в суд на такие преступления по-прежнему подавали крайне мало. Изучив материалы церковных судов аббатств Сен-Мартен-де-Шам, Сен-Жермен-де-Пре, Сент-Женевьев, Сен-Мор-де-Фоссе и Сен-Дени, имевших право светской юрисдикции в Париже и его окрестностях, она обнаружила, что преступления, совершенные на сексуальной почве в XIII – первой половине XIV века, там упоминаются всего двенадцать раз. Это десять изнасилований, одно скотоложество и одно убийство клириком соперника из-за любовницы. В записях Парижского парламента, которые начали вестись с 1319 года, таких дел немного больше – до середины XIV века там разбирались три дела об адюльтере, одно о принуждении к гомосексуальным отношениям, шесть об изнасиловании и тринадцать о похищении незамужних девиц.

«Столь скромное количество дел, посвященных преступлениям, совершенным на сексуальной почве, не должно нас удивлять, – поясняет Тогоева. – Средневековые обыватели явно не стремились делать неприглядные события своей частной жизни достоянием общественности, поскольку заботились о репутации собственной семьи и, прежде всего, о репутации дочерей, которых следовало во что бы то ни стало удачно выдать замуж. Данное общее наблюдение подтверждается и анализом особенностей составления тех судебных документов, в которых все же встречаются упоминания интересующих нас деликтов. Речь здесь шла в первую очередь о случаях, когда преступление, совершенное на сексуальной почве, невозможно было долее скрывать: когда оно влекло за собой другие, еще более тяжкие проступки, когда оно оказывалось уже известным окружающим или когда порождало проблемы, касавшиеся прав наследования и/или владения имуществом. Как следствие, число уголовных дел, возбужденных непосредственно по факту совершения преступления сексуального характера, в конце XIII – первой половине XIV века оказывалось достаточно невысоким».

Под преступлениями, влекущими за собой более тяжкие проступки, подразумеваются такие случаи, как убийство упомянутым клириком соперника. Или, например, в 1341 году парламент рассматривал дело Клемана Ла Юра, который так боялся, что его любовная интрижка будет раскрыта, что убил мужа своей любовницы, свою жену, знавшую обо всем служанку и двух свидетелей одного из убийств.

Что касается преступлений, которые невозможно было скрыть, то яркий пример – дело шевалье Пьера де Гонто, сира де Бирон (1344 год), который изнасиловал невесту своего сына (видимо, находившуюся под его опекой) и принудил ее к сожительству. В суд на него подали ее родственники. Обычно такие скандалы старались не выносить на всеобщее обозрение, но девушка была богата, и деловые интересы перевесили желание не позорить семью.

Во второй половине XIV века количество дошедших до суда преступлений на сексуальной почве сильно увеличилось. В регистрах Парижского парламента за 1350–1406 гг. и единственном сохранившемся регистре королевской тюрьмы Шатле за 1389–1392 гг., кроме известных по прошлым векам похищений, изнасилований и адюльтеров появляются также инцест, незаконное сожительство и семейная проституция (когда сводни и проститутки являлись кровными родственницами). Но главное, хорошо заметно, что такие дела стали реже пытаться замять, а чаще доводили до суда.

Частично это, по-видимому, было связано с тем, что преступления против личности стали все больше переходить из сферы церковного суда, всегда нацеленного на урегулирование конфликта и примирение сторон в частном порядке, под юрисдикцию светских властей, чьей главной задачей было покарать преступника. Менялась и судебная процедура. «Безусловно, – пишет Ольга Тогоева, – здесь следует принимать во внимание изменения в самой работе следственных органов, произошедшие за это время: резкий рост сферы усмотрения светских судей, утверждение инквизиционной процедуры, дававшей им больше возможностей по самостоятельному возбуждению дел, реорганизацию работы писцов, призванных фиксировать все решения, вынесенные на том или ином заседании…

И все же, даже если речь на процессе шла о конкретном проступке, совершенном на сексуальной почве, из записей о нем мы чаще всего не узнаем никаких «пикантных» подробностей случившегося. Будь то признание обвиняемого или текст приговора по его делу, состав преступления – точно так же, как в письмах парламента или журналах судебных заседаний – обычно оказывался лишь назван, но не описан в подробностях. Нам никогда не узнать, к примеру, что именно вызвало особый гнев обманутого мужа-экюйе, заставшего супругу в объятиях ее давнего любовника-монаха и вынужденного на сей раз применить оружие, ранив («но не убив», как уточнялось в регистре) незадачливого соперника. Мы вряд ли поймем, в чем конкретно заключалась инцестуальная связь между девочкой 11 лет и ее отчимом, поплатившимся за, возможно, излишне близкие отношения с падчерицей головой, но оправданного посмертно, благодаря апелляции, поданной его вдовой (и матерью девочки). Мы, к сожалению, уже не сможем расспросить диакона, женившегося на владелице замка и ставшего на какое-то время его сеньором, какие причины подвигли его на столь грандиозный обман, закончившийся гибелью кузена разгневанной женщины, не желавшей жить в конкубинате…»

И все же подобных судебных дел становилось все больше, записи все подробнее, и это в свою очередь привело к тому, что потерпевшие стали все чаще стремиться к огласке, а не к замалчиванию неприятных подробностей. И дело не в психологическом эксгибиционизме, а в том, что открытость светского суда еще более повысила значение общественного мнения. Осуждение виновника как бы очищало репутацию жертвы. Отец девушки, которую сначала соблазнил, а потом изнасиловал лейтенант королевского прево Парижа, в своей апелляции, поданной в парламент, так и писал, что если виновного осудят, это вернет его дочери потерянные достоинство и репутацию.