Николай Попов - Десант Тайсё

Именно здесь и пришлось работать Петру. Как ни нравилась ему портовая разноголосица, но сразу трудно было привыкнуть к стонущему визгу кромсаемого гильотинами железа, оглушительному дребезгу сотни пневматических молотков, которыми расплющивали толстые вагонные заклёпки, содрогающему уханью многотонных паровых молотов и остальной какофонии, раздирающей уши все десять часов работы. Однако страдать было некогда: требовалось тянуть кабели, устанавливать приборы, моторы, по зову телефонного звонка или сигнала срочно исправлять повреждения.

И производственный гул постепенно стихал, словно уходя в широкие ворота цехов, а разнообразие впечатлений, невольное знакомство о десятками людей ощутимо втягивало Петра в особый мир дружеских отношений, укрепляющих ощущение надёжности жизни. После бесконечно долгих лет оцепенелого прозябания за решёткой такие азартные будни стали для него радостными — почти праздником. Он с наслаждением вдыхал горьковатый воздух, пропитанный маслом и дымом.

Особенно его радовала идейная зрелость молодых большевиков — кудлатого Иосифа Кушнарёва, ещё недавно работавшего в Австралии лесорубом, рыжего токаря Кусмана и улыбчивого крановщика Калыса. Молчаливого слесаря Михаила Щуликова. Шумливого клепальщика Захарова и ехидного фельдшера Гуляева, который неутомимо спорил в столярном цехе с баптистами, доказывая им, что лучшая вера — вера в победу социалистической революции. Самым старшим среди них был длинный, всегда улыбчивый Иван Строд, партийный вожак. Под натиском такой спаянной группы трудное могло стать лёгким, а невозможное — выполнимым.

При этом Пётр не уставал дивиться прямо-таки сказочности нового времени: разговаривая о политике, не надо было, как прежде, настороженно озираться, постоянно опасаться шпика, доносчика или провокатора — сколько угодно совершенно открыто толкуй с любым человеком либо хоть на все мастерские крой Временное правительство, местную власть! И — ничего. Красотища! Иной раз просто не верилось в подобную благодать. Так и подмывало проснуться...

Но всего семь большевиков на шесть тысяч рабочих — всё-таки маловато, чтобы поднять их в бой за грядущую революцию. Эсеров с меньшевиками здесь было в несколько раз больше. Поэтому Пётр вовсю привлекал в партию людей, охочих до настоящего дела. Благо, монтёрская работа позволяла за смену побывать во всех цехах и поговорить с многими, жаждущими нужного слова. Если бы вдобавок ещё рассказывал о своих встречах с Лениным или хотя бы о том, как выдержал в иркутской камере смертников или централе, — партийная группа тут же увеличилась бы многократно. Да не любил Пётр козырять подобными откровениями, считая их позволительными лишь для хвастливых эсеров, которые неустанно ворошили в гробах своих великомучеников, пострадавших за благо народа.

В гулкий кузнечный цех, насыщенный особым кисловатым запахом обожжённого железа, его привёл обычный сигнал о поломке молота. Пожилой кузнец в кожаном фартуке хмуро тянул самокрутку. Широкая, уже изрядно поседелая борода прикрывала могутную грудь. Густые усы свисали, закрывая рот. Седые длинные волосы на голове были повязаны ремешком. Чёрные глаза с воспалённой окантовкой жёстко следили за тем, как Пётр починял мотор. Потом он внимательно проверил исправность крана, подающего заготовки, и похвалил:

— Молодец. Благодарствую. Новенький, что ль?

— Ага... Вишь, ещё спецовка не обмялась.

— Во-во... Откуда прибыл?

— С запада.

— Ну, все мы оттуда... В Питере, случаем, не бывал?

— Довелось...

— Так-так... Я сам в Новом Адмиралтействе работал, пока шугнули сюда.

— Значит, это вы адмирала Кузьмича ухлопали? — вспомнил Пётр.

— Во-во... — радостно заволновался старик. — Свирепый был, ирод, изгалялся над нами. Вот и прибили в революцию. Значит, ты тоже про это знаешь?..

— Как не знать... Я тогда служил на «Полярной Звезде».

— Во-он оно что... Ну-ну... Ведь я тоже в Кронштадте матросил и после отбоя плавал в Ориенбаум.

— Это как же ухитрялся? Ведь там мили три расстояния!

— Хм, молодому что... Втихую нырнёшь и паш-шёл грести напрямую... Ведь на бережку сужонушка ждала... Ух, зелье-баба!..

Пётр восхищённо уставился на влюблённого сорвиголову. Потом запоздало спросил:

— Как же тебя зовут?

— Тоже Кузьмичом. Только у меня адмиральская одна борода. Ха-ха-ха...

Сам не очень мастак пошутить, Пётр уважал таких умельцев и по пути стал навещать кузнеца. Матросская жизнь и дорогие обоим события первой революции живо сблизили их. Затем Кузьмич, узнав, что Пётр — большевик и отбыл каторгу, доверительно признался:

— Ведь я тоже был под надзором полиции.

— Почему?

— Как этот... Фу ты, запамятовал... Ага, как интеллигент!

— Ты — интеллигент?!

— Ну, я ж не пил... Вдобавок ещё пару зим учился в Народном доме графини Паниной...

— Э-э, паря, тогда тебя наверняка ждали «Кресты»!

— Вестимо... Вот и пришлось от греха подальше бросить ученье.

Кузьмич тяжко вздохнул и, подымив самокруткой, перевёл разговор на привычное. Оба его сына были на фронте. Младший уже погиб. Это поселило в душе отца саднящую боль, досаду на затяжку войны и неотступную заботу, вернётся ли живым старший Андрей? Кузьмич тревожно ждал каждое письмо сына и все разговоры обычно сводил к этому. В очередной раз проходя через цех, Пётр приветственно улыбнулся:

— Привет, Фёдор Кузьмич! Как постукивается молоточком?

— Здравствуй, милок, здравствуй! — радостно отозвался тот. — Вовсю стараюсь! Помогаю сынку на фронте! Но победа, похоже, того... Какое облегченье было б народу...

— Ты ещё веришь, что победа принесёт облегченье?

— Как же иначе? Все уповают на это...

— Нет, Кузьмич, ничего не получится. Ещё крепче затянут петлю.

— Как так?.. — сурово надвинулся он. — Из-за чего ж доси воюем?

Пётр уважал старика за житейскую мудрость и золотые руки, однажды сотворившие питерскому начальнику письменный прибор из батареи орудий, которые стреляли винтовочными патронами. Вдруг оказалось, что светлая голова не знает обычных вещей. Конфуз... Пришлось растолковывать их, словно безусому парню. Старик несколько раз молча саданул молотом по розовеющей заготовке вагонной оси и лишь тогда растерянно буркнул:

— Так-так... Ну, и как же тут быть?

— Вот читаешь ты газеты. Все они пишут о патриотизме, долге, грозной опасности родине, защите угнетённых славян или преданности союзникам. А под прикрытием этой дымовой завесы воротилы подсчитывают невиданные барыши и думают, как ещё продлить прибыльную операцию, хотя уже прекрасно знают: война проиграна. Ведь солдаты уже не хотят воевать чёрт знает за что. Разве с такими фактами не должен считаться рабочий класс?