Олег Суворов - Закат империи

— Прочь, прочь отсюда, отродье! — с трудом, задыхаясь, прохрипела она.

Кирп горестно вскрикнул и стукнул себя по голове обоими кулаками.

— Что-то случилось, — невнятно пробормотал он. — Я утратил эту божественную силу... я не могу ничего сделать...

А Феодора, одержав победу, хотя так и не поняв до конца, в чём она заключалась, вскочила с ложа и гневно топнула ногой.

— Сколько раз мне повторять, чтобы ты убирался отсюда? Ты хочешь, чтобы я позвала рабов и они отхлестали тебя плетьми?

— Нет-нет, ухожу, — униженно забормотал Кирп, пряча голову в плечи. — Но всё-таки скажи, драгоценнейшая: могу я доложить магистру оффиций, что его приказание было исполнено нами обоими?

— Можешь, — буркнула Феодора.

— Тогда я немедленно передам ему это, — уже с порога заявил Кирп и в последний раз угрожающе сверкнул взглядом. — И горе тому, кто посмеет ослушаться великого Кассиодора!

— Собака! — выкрикнула гетера вослед рабу и, чтобы успокоиться, несколько раз прошлась по кубикулу, сжимая кулаки и бормоча проклятия.

— Ого! — весело и томно воскликнул Корнелий, отодвигая роскошный, затканный золотом занавес. — Да моя кошечка сердится! А как же обещанная любовь и покой? Где эликсир, укрепляющий силы? Где улыбка и нежные ласки, которыми ты так долго заманивала меня к себе?

Он подошёл к Феодоре, взял двумя пальцами за подбородок и поднял её покрасневшее от недавнего гнева лицо.

— Первый раз вижу тебя в таком состоянии, — с любопытством заметил он, слегка коснувшись губами её губ. — Хотя я и не знаю, чем вызван твой гнев, но с уверенностью могу сказать, что он тебя только красит. Вот ещё увидеть бы тебя в слезах!

— О да, не далее как завтра я, может быть, впервые в жизни заплачу, — тихо произнесла гетера и с лёгким вздохом прижалась к Вириналу.

— Да что тебя так взволновало? — продолжал недоумевать он. — Неужели ты боишься за исход моего поединка? Ну, успокойся, я в прекрасной форме и в схватке на мечах смогу одолеть любого. А если ты ещё и угостишь меня своим знаменитым эликсиром, после которого я, бывало, за одну ночь ухитрялся заниматься любовью с десятью женщинами подряд, то и говорить не о чем. Я растерзаю этого несчастного Опилиона на части и подарю тебе его глупую голову!

Он поднял голову и, бегло осмотрев спальню, заметил прозрачный кувшин, стоявший на изумительной красоты столике, сделанном из каррарского мрамора.

— Ага, да вот же он!

Феодора сделала какое-то резкое движение, но Корнелий, не обратив на это внимания, спокойно пересёк комнату, подошёл к столику и взял кувшин в руки. Она следила за его действиями широко раскрытыми, потемневшими от страха глазами и не двигалась с места, прикусив губами указательный палец правой руки, которую машинально поднесла ко рту, словно запрещая себе говорить. А Виринал был по-прежнему спокоен и весел. Налив полную чашу эликсира, он поднёс его ко рту, попробовал на вкус и, одобрительно, по-детски причмокнув, выпил всё до конца.

«Я ничего ему не предлагала, — думала про себя Феодора, испытывая какой-то невероятный, мистический ужас, — он всё сделал сам, словно им двигала неведомая сила! Неужели от судьбы и впрямь не уйти и каждому человеку, как бы здоров и молод он ни был, намечено прожить строго отмеренное количество лет и дней? Но ведь это я заманила его к себе, значит, я тоже действовала по велению судьбы... или Кассиодора? Виновата ли я или это неминуемо произошло бы в любом случае?»

— Странно, — заметил Виринал, возвращаясь к ней и сбрасывая с себя тонкое льняное покрывало, в которое он был завернут после бани и элеотезия, — но я всё равно что-то не чувствую особой бодрости... Может, ещё просто не начало действовать?

— Сейчас я сама буду твоим эликсиром и вдохну в тебя бодрость, — нежно прошептала Феодора, поспешно обнажаясь и склоняясь над Корнелием, который уже лениво распростёрся на её ложе, заложив руки за голову.

— О да, но только не слишком усердствуй, — насмешливо заметил он, следя за тем, как яркие губы Феодоры и её змеино-проворный язык, дразняще скользя по его бёдрам и животу, приближаются к мужскому достоинству, — мне ещё нужно оставить сил и для завтрашней схватки... А-а-а-х!

Выйдя из дома Феодоры, Кирп немедленно устремился к первому министру, но, к своей величайшей досаде, не застал его дома. Помня о том, что Кассиодор запретил ему покидать его дворец, сделав исключение лишь для единственного визита к Феодоре, сириец не посмел ослушаться приказания и покорно прошёл в свою комнату. Но здесь он стал яростно метаться из угла в угол, повторяя словно заклинание:

— Только бы не сорвалось! Только бы не сорвалось!

На миг остановившись и словно желая привести себя в чувство, он с силой дёрнул себя за жёсткую курчавую бороду.

— Если эта шлюха предаст нас обоих и если магистр оффиций не получит того, чего добивается... О, проклятье!

Ему вдруг вспомнилась собственная могила — удушающая тяжесть земли и отчаянные, на пределе срыва усилия, когда каждый вздох, каждое движение даются с таким трудом, что гаснущее сознание повторяет: «Смириться и уснуть, смириться и умереть...»

В отличие от Феодоры, Кирп не был фаталистом. Более того, даже снискав себе славу прорицателя, он не только не верил в существование заранее предначертанного будущего, но даже был убеждён в обратном, то есть в наличии человеческой способности предусматривать ход дальнейших событий и направлять его в нужную сторону. Но, начиная с той самой ночи, когда Ректа, предназначенная им на роль жертвы, едва вдруг не стала — пусть даже опосредованно — его палачом, Кирп стал ощущать, что теряет контроль над достаточно элементарными ситуациями. И вот сегодня новое тому подтверждение... Проклятые бабы! Неужели его действительно начинает покидать та загадочная сила, перед которой не могли устоять даже самые могучие и агрессивные рабы Боэция, превращаясь в послушных исполнителей воли сирийца? Ведь в этой силе — залог его жизни!

От этой последней мысли его, хладнокровно умертвившего ради своих опытов не один десяток людей, вдруг охватила такая неистовая паника, что он, отталкивая по пути слуг? выбежал из дома и устремился к дворцу Тригвиллы. Кирп знал, что Кассиодор отправился к готскому герцогу, и даже догадывался о цели этого визита. Но, сколько он ни молил привратников доложить своему господину или магистру оффиций о своём появлении, сколько ни клялся, что Кассиодор озолотит их за это, его не впустили во двор. Тогда он отошёл чуть поодаль, присел на землю, прислонившись спиной к каменному забору, и принялся ждать, убеждая себя тем доводом, который так яростно опровергал раньше: судьба не только не повинуется нашим стремлениям, но гораздо чаще идёт им наперекор.