Александр Тамоников - Северный витязь [litres]

– Сабелька вот больно уж понравилась, – покосился на клинок Муромца мужик. – Сказывали, что только у тебя такая есть. Дорого за нее заплатят. Да коня вон твоего хотели словить.

– Я шутить и сам люблю, – кивнул хмуро Илья и чуть надавил саблей на горло мужика. – Да видишь ли, спешу очень. Могу пощадить тебя. А могу и лишить жизни. Вы на меня напали, убить хотели, не погрешу перед Господом, если и убью тебя.

– Чего ты от меня хочешь? – облизав пересохшие губы, простонал мужик.

– Чтобы ты рассказал, зачем вы меня выслеживали.

– Велено было, – буркнул мужик. Илья замер чуть ли не с открытым от удивления ртом.

– Велено? – повторил Муромец. – Кем велено?

– Я не знаю, мы пришли к нему ночью, он светильник не зажигал, так разговаривал. Сказал, что ты в Киев скачешь, про саблю твою чудную рассказал. И как тебя по росту твоему и по коню узнать, не ошибиться.

– Врешь! – вскипел Илья. – Как вы могли меня нагнать, когда не знали, какой я дорогой поеду, не знали, что я в лесок этот сверну.

– Местные мы, черниговские, – неохотно ответил мужик. – Места эти знакомы нам. Ты, знамо, не поскакал той дорогой, которой половцы уходили, лесов держался, чтобы не приметил тебя кто. А уж когда след твой потеряли, решили, что ты к ключу этому пойдешь. Куда ж еще? Вот мы коней на опушке оставили, а сами, чтобы не шуметь, за тобой.

– Складно говоришь. Только непонятно мне, кто же смерти моей хочет, кто вас подослал, заплатил, небось, немало.

Илья убрал саблю, схватил мужика за ворот кольчуги и одним рывком поставил на ноги. Того немного пошатывало, он вытер рот рукавом, потом перекрестился и сказал:

– Вот те крест, не ведаю, за что на тебя тот боярин взъелся. Да и боярин ли? Нам он не сказывал. Ты это, – мужик замялся. – Убьешь меня или как?

– Как тебя зовут? – спросил Илья.

– Тришкой зовут, Трифоном.

– Вот что, Трифон. Я тебе не убью. Поедешь со мной, не обессудь, связанный поедешь, чтобы не убежал по дороге. А в Киеве мне покажешь того боярина, а заодно подтвердишь, что он тебе заплатил и людишкам твоим, чтобы меня смерти предать. Согласишься – пощажу. Не согласишься – пеняй на себя.

– Хорошо, будь по-твоему, – неохотно кивнул Трифон. – Только уж ты и потом не оставь меня без своего слова заступного, а то ведь ты меня отпустишь, а мне и дня не прожить после.

Грузный, с маленькими злыми глазами, хан Итларь с помощью нукеров слез с коня и раздраженно хлестнул плетью по сапогу. День был плохой. Опять плохой, как вчера, и позавчера, и пять дней назад тоже. Хан оказался в глубине русских земель с маленьким войском. Он надеялся на сговор с князем Олегом, его ожидала хорошая пожива в Чернигове за услугу. Но его предали и ушли вожди других родов, которых со своими воинами он собрал для похода в поддержку Олега. И хан остался под Черниговом с маленьким войском в полторы тысячи воинов.

Как князь Владимир сумел уговорить половцев уйти и бросить хана, он не знал, но Владимир сделал это. Владимир согласился уступить Чернигов Олегу, но с условием, что хан Итларь уйдет из русских земель. И снова Владимира послушали черниговцы и поставили такое же условие Олегу. Что признают его своим князем, но только после ухода половецкого войска из-под стен города.

С досады Итларь хотел свернуть к Путивлю, зная, что город плохо укреплен. Но посланные им разъезды сообщили, что на реке Сейм стоит новгород-северская дружина. Хан понял, что потеряет много времени и прольет много крови, которая не окупится грабежом сожженного города. И, стиснув зубы, Итларь приказал свернуть к Переяславлю и стать там ниже по течению Днепра. А еще хан разослал по всем дорогам свои летучие отряды перехватывать и отправлять к нему трусливых вождей племен, которые бросили его под Черниговом.

Через два дня его войско увеличилось вдвое. Хмурые и недовольные вожди возвращались, ставили рядом свои шатры и шли к Итларю на поклон. Хитрый хан не стал их карать. Военный союз родов – дело ненадежное. Тут каждый решает сам за свой род. Если бы старейшины собрали все рода и объявили войну русичам, если бы объявили общий поход на Русь, тогда бы другое дело, тогда хан стал бы смело головы сечь за непослушание. Да и непослушания тогда бы не было.

А сейчас поход, в который он собрал вождей, мог отразиться и на его шатком положении. Не спрашивал он никого, назначил поход на свой страх и риск. И каждый вождь рода мог отказать ему в помощи. Мог, но не стал отказывать. Ссориться с хитрым и злопамятным ханом никто не рисковал.

И вот уже второй вечер ниже Переяславля в шатре Итларя пили кумыс, ели жареное мясо и восхваляли богов, хана и всех почитаемых предков, что помогают воину в походе. Вожди были рады, что хан не выказывает своего гнева. Но это и настораживало. Они не знали, что от Итларя ждать, что он замыслил. А хан своих планов не раскрывал, говорил только, что князь киевский приедет и поклонится ему в ноги, и добыча будет богатой, и все будут довольны. И когда войско вернется из этого похода с богатыми дарами старейшинам, то все забудут, что похода на Русь никто не объявлял.

Когда Владимир вернется в Киев, Илья не знал. Понятно, что в Чернигове ему делать теперь нечего, кроме как наживать себе врагов. Передав грамоту воеводе Кречету, Муромец умолчал, что человек, приехавший с ним к княжескому терему, его пленник. Оставаться в городе не хотелось, потому что Тришку могли узнать те, кто нанимал его с ватагой убить Илью. Мало ли, может, кто-то еще прискакал в Киев следом из Чернигова. Может, тот самый боярин, что нанял Тришку, послал гонца следом, чтобы убедиться, что Илья не доехал. И Трифона тот гонец мог знать в лицо.

Выехав из Киева по дороге на Подолье, Илья устроил шалаш у Киянковского ручья, куда и спрятал Тришку, предварительно крепко связав ему ноги.

– Не обессудь, – развел руками Муромец. – Веры тебе нет, а ты мне нужен. И дать тебе сбежать я не могу. День-два посидим тут с тобой, дождемся Владимира из Чернигова, скажешь прилюдно, что тебя с ватагой наняли меня убить, укажешь на боярина, а потом наши дорожки разойдутся.

Пленник только развел руками, мол, понимаю, прав, а я – человек тебе подневольный. Уговор дороже денег. Место Илья выбрал укромное, отсюда хорошо была видна черниговская дорога.

К счастью, долго сидеть в шалаше не пришлось. К вечеру второго дня стала заметна пыль, поднимавшася со стороны речки Лыбедь. Илья вскочил на ноги, приложил руку к глазам и стал смотреть. Заходящее солнце слепило, но все же он разглядел, что к Киеву идет войско. Идет открыто, не таясь, и флажки на пиках дружинников княжеские.

– Собирайся, – сказал Илья, развязывая ременные путы на ногах пленника. – До утра ждать не будем. За ночь многое может случиться. Кречет возьмет да и скажет, что я не один приехал с грамотой, по описанию тебя узнают. Тут сразу надо, пока все с дороги устали и до нас с тобой дела нет никому.