Эндрю Ливербарроу - Чернобыль 01:23:40

Я глазам не верю, когда мы, завернув за угол, вдруг натыкаемся на небольшую коллекцию советской бронетехники у основания невысокого холма. Такое встретишь не каждый день – танки прямо на улице. Сначала я вижу только шесть танков и бэтээров: основные боевые танки Т-54, Т-55, Т-62 и две боевые машины пехоты БМП-1 и БМП-2, – но дальше моим глазам открываются новые сокровища. Самоходная зенитная установка со счетверенной пушкой «Шилка», легкий плавающий танк ПТ-76, самоходная гаубица «Гвоздика» и почтеннейший, любимый с детства военный вертолет Ми-24. Из освещения здесь – лишь тускло-янтарные лучи уличного фонаря и луна в небе, поэтому для нормального изображения я выставляю выдержку 30 секунд. За следующим поворотом нас ждет дивное зрелище – огромная наружная секция музея Великой Отечественной войны. Там стоят винтовые и реактивные самолеты, большие и малые танки, бронемашины, ракеты и даже бронепоезд.

Эта эклектичная экспозиция защищена самой мощной в мире охранной системой – цепью, подвешенной на уровне коленей к двум низким деревянным столбикам. Мы с Кейти без промедления перешагиваем через нее и принимаемся восхищенно изучать экспонаты, относящиеся, насколько я могу судить, к периоду между Второй мировой и семидесятыми годами. Первое, что бросается мне в глаза, – это массивный оливково-серый транспортный самолет Ли-2, построенный Россией на базе лицензионного производства американского двухдвигательного «дугласа» DC-3. За ним стоит серия боевых самолетов: реактивные МиГ-17 1952 года, МиГ-21 1959 года и МиГ-23, а также винтовой Як-9 времен войны, самый массовый советский истребитель – в 1942–1948 годах выпустили 16 769 таких самолетов. В углу за советскими танками, самоходной артиллерией и ракетами приютился бронепоезд с двумя башнями с обеих сторон.

Наконец мы подходим к памятнику Родина-мать, к которому добирались весь вечер, – и оно того стоило. Серебристая фигура с распростертыми руками стоит на холме над городом. Ее стальной меч выглядит слегка обрубленным – его укоротили, когда обнаружилось, что монумент получился выше креста расположенной неподалеку Киево-Печерской лавры. Несмотря на это, стодвухметровый монумент смотрится весьма внушительно. Мощный щит (тринадцать на восемь метров) в левой руке украшен советским гербом, а поза и общий стиль напоминают статую Свободы. Родину-мать возвели до аварии, и я волей-неволей задумываюсь: что, интересно, видели эти серые глаза? Монумент буквально стоит на музее Великой Отечественной войны, а напротив, чуть ниже по склону, – обширная площадь для парадов. Там сейчас пусто, если не считать нас и двух танков друг напротив друга со скрещенными стволами. В небе – ни облачка, и вся эта сцена освещена (если не считать редких прожекторов) лишь тонкими неземными лучами луны и звезд. Вновь – отличный кадр.

Мы с Кейти совершаем небольшую прогулку по площади и, практически не переговариваясь, фотографируем танки, скульптуры и вид на город. Я испытываю жгучее желание узнать, что она думает, что чувствует, но вопросов не задаю. Довольные, что нам удалось слегка попробовать на вкус этот чудесный город, мы почти молча проделываем шестикилометровый путь до гостиницы.

Я устал как собака и засыпаю без задних ног. Следующее утро проходит словно в тумане. После легкого завтрака мы вчетвером садимся в пожилое черное стереотипно экс-советское такси – понятия не имею, кто его вызвал, – и едем в аэропорт. Не считая вчерашней поездки, когда автобус по трассе вез нас к гостинице, мы впервые едем по Киеву при свете дня, и я сижу, не отрывая глаз от окна. Гляжу на проплывающий мимо город, как вдруг эмоции, которые я сдерживал все эти дни, захлестывают меня, и я начинаю беззвучно плакать, уткнувшись в стекло. Это глупо, неловко, необъяснимо. В смущении я прячу лицо. Чернобыльская катастрофа раньше не будила во мне особых чувств, но эта поездка навсегда изменила меня, оставила в моей душе неизгладимую отметину, и я теперь знаю, что никогда ее не забуду. И не забыл. Дня не проходит, чтобы я не возвращался мыслями к этому месту и к людям, чьи жизни забрала авария.

Чернобыльская авария стала первой крупной катастрофой при недавно назначенном и еще не очень опытном генеральном секретаре Михаиле Горбачеве. Первые три недели он не делал никаких публичных заявлений – видимо, решил дать время специалистам как следует разобраться с ситуацией. 14 мая, выразив негодование по поводу развернувшейся вокруг Чернобыля западной пропаганды, он объявил всему миру, что информация об аварии будет полностью обнародована и что в августе совместно с МАГАТЭ в Вене будет проведена беспрецедентная конференция. Однако за столь короткий срок оказалось не так просто преодолеть наследие десятилетий информационной закрытости, и хотя венские документы в самом деле опубликовали на Западе, в Советском Союзе они были засекречены. То есть меньше всего информации получили главные пострадавшие в катастрофе. Кроме того, будучи подробным и корректным, доклад советской делегации тем не менее давал несколько обманчивую картину. Доклад писали в ключе официальной версии – мол, всю ответственность несут операторы, – так его авторы намеренно затемнили важнейшие данные о конструкции реактора.

После выступления в Вене главы советской делегации Валерия Легасова скептически настроенные эксперты со всего мира три часа задавали вопросы и в конце аплодировали ему стоя. Это был политический триумф. Однако, как выяснилось позднее, «члены советской делегации получили четкие инструкции: с иностранцами не общаться, ни на один вопрос не отвечать, говорить слово в слово то, что написано в подготовленном материале. Только благодаря решительной позиции В.А. Легасова… удалось отойти от этой схемы» [284].

Легасова нельзя назвать безупречным, но все же он был хорошим, добросовестным человеком, который чувствовал вину как за собственное бездействие до аварии, так и за официальную линию полуправды, которой был вынужден придерживаться после нее, но пытался этому противостоять. Однако было уже поздно. Изначальная ложь с одной стороны, с другой – то, с каким жаром он принялся критиковать советскую систему, породившую веру в неуязвимость ЧАЭС, – плохо отразились на его репутации. Выступая в октябре 1986 года на заседании в Академии наук, он заявил: в Вене «я не врал, но я не говорил всей правды» [285] Sakharov A. Facets of a Life. Gif-sur-Yvette, France: Atlantica Séguier Frontières, 1991. [*] . Легасов решил занять твердую позицию против официальной версии и написал несколько статей на эту тему. Он критиковал ставшие причиной аварии дефекты РБМК, низкое качество профессиональной подготовки операторов АЭС, благодушие, царившее в советских научных кругах и особенно в атомной энергетике (цитировал директора одной из АЭС, который сказал, что ядерный реактор – это чайник, он «гораздо проще обычной установки» [286] Пер. Г. Григорьева. ), и предлагал работать над созданием более безопасных реакторов [287]. Те записи прошли через КГБ и были либо цензурированы, либо оставлены без публикации [288] Chernobyl: Valery Legasov’s Battle // Chernobyl: Valery Legasov’s Battle. TV-Novosti. 2008. Телесюжет о В. Легасове на английском языке. Многое в этом и последующих абзацах взято из этого телефильма; Записи В. Легасова. Информация из них использована как в этом абзаце, так и в других разделах книги. [*] .