Френсис Мэсон - Золотой адмирал

Поэтому до появления в бухте обещанного Гренвиллем судна снабжения колонистам передали «Френсиса»и «Надежду» Уайэтта. Пушки, хранящиеся в носовом трюме «Надежды», заметил Дрейк, должны послужить для обороны острова. Он также согласился оставить для их обслуживания несколько обученных канониров.

С тяжелым сердцем подчинился Генри Уайэтт приказу, отдающему его вместе с кораблем в распоряжение этого сварливого губернатора, который пока что проявил себя не с лучшей стороны. Теперь вряд ли он мог надеяться снова увидеть Кэт до середины осени.

Последнее время он все переживал, чем она там живет. Уж конечно, те скудные деньги, что он оставил ей, давно истощились. А вдруг его кредиторам надоело ждать? И наверняка они встревожатся, когда Дрейк вернется в Англию без него. А если Ник Спенсер потребует вернуть свои деньги — что тогда будет? В ответ мурашки пробежали у него по спине — долговая тюрьма. Ничего, однако, не оставалось, как только подчиниться приказу Дрейка, поэтому «Надежду»и «Френсиса» подвели на буксире поближе к берегу с отдраенными люками, чтобы утром можно было начать их разгрузку.

Чтобы отпраздновать решение колонистов, в Доме Совета адмиралу флотилии закатили почти настоящий пир. Вкусив многочисленных даров Флориды, англичане загорланили одну балладу за другой и опрокинули в глотки такое количество жидкой добычи из Сантьяго и городов побережья Карибского моря, что многие капитаны на берег шли, качаясь, поддерживаемые и просто несомые на руках.

Капитан Роберт Кросс с «Новогоднего подарка» поклялся, что проведет ночь на берегу, а капитан Джоунас с «Первоцвета» по ошибке отослал собственную лодку на судно, так и не сев в нее. Потом он в ярости реквизировал шлюпку Уайэтта, пока тот все еще обменивался сплетнями со своим кузеном.

Какие приказы этот Джоунас, очень высокопоставленный капитан армады, отдал экипажу его судовой шлюпки, Уайэтт мог только предполагать, но когда по истечении битого часа шлюпка так и не вернулась, он уступил Питеру Хоптону, уговаривающему его с пьяной настойчивостью переночевать у него в хижине. Правда, согласился он на это с большой неохотой, слишком хорошо понимая, какие искушения его ожидают со стороны этих шустрых медно-коричневых тел, находящихся в такой тесной близости — особенно при том, что в его животе тепло и уютно покоилась вся эта выпитая «Малага»и «Амонтилладо».

К рассвету внезапно поднялся сильный ветер, он рвал горбыли на крышах хижин, свистел в щелях между бревнами, и поднятый им мелкий песок вихрями кружился по берегу. Скорость ветра быстро возрастала. Дуя порывами с материка, он с визгом проносился над водами пролива, и корабли армады, стоящие незащищенными на открытом рейде, стали раскачиваться, как свиньи, неохотно пробуждающиеся после спячки.

Спустя минут двадцать после того, как эти первые налетавшие шквалы погнали низко летящие облака над топами мачт, ветер достиг полной силы и грозил перерасти в ураган. На сигнальном фале «Бонавентура» появился приказ «поднять якоря». В неистовом беспокойстве Генри Уайэтт босиком заметался по берегу, крича и махая руками «Надежде», но при этом понимая, что не сможет докричаться до экипажа на ее борту.

На всех кораблях эскадры со страшной поспешностью поднимались штормовые паруса, и практически каждый матрос понимал, что бабушка надвое сказала, удастся ли их высокобортным судам выйти теперь из этого узенького пролива.

С замирающим сердцем стоял Генри Уайэтт в пене прибоя и сквозь летящие брызги смотрел, как его матросы распластались на реях барка. Он различал худую треплемую ветром фигуру Хендерсона, цепляющегося за ванты бизани, пытающегося уравновесить барк. Поскольку «Надежда» стояла слишком близко к берегу, Уайэтт надеялся, что его помощник сообразит, что некогда поднимать якорь. Хендерсон это понял и, к огромному облегчению Генри, поставил буй и вытравил канат. В диком беспокойстве следил капитан «Надежды» за тем, как с треском раскрылся латинский парус и как, постепенно набирая скорость, барк пошел параллельно береговой линии. Прибежал Питер с развевающимися на ветру желтыми волосами, застегивая на ходу куртку.

— Боже Всевышний! — заорал он, стараясь перекричать шум ветра и волн и заслоняя глаза от летящего в них песка. — Раньше мы такого никогда не видели.

— Боже, что-то будет, что-то будет. — Почти ослепленный вызванными ветром слезами, Уайэтт напрягал зрение, чтобы оценить, какой снос под ветер делает его судно. Сможет ли оно преодолеть ту предательскую намывную песчаную косу, лежащую, как он знал, всего лишь в четверти мили. Если «Надежда» сядет на мель, то, считай, что ей каюк.

Теперь уже все корабли, малые и большие, с жестко трепещущимися, словно накрахмаленными флагами и туго налившимися ветром парусами, пробирались по заливу. Высоко над их поручнями взлетали морские брызги, когда мелкие воды пролива взбивались порывистым ветром в короткие мутные волны с пенистыми гребешками.

Сквозь брызги и вздымавшуюся пену малые суда уже едва различались, а когда вдруг хлынул сплошным водопадом слепящий дождь, эта стена и вовсе почти поглотила английскую эскадру. Уайэтт и Питер лишь смогли разглядеть, что большинство кораблей армады преодолело песчаную отмель и теперь, кренясь, уносилось в Атлантику.

С ушедшим в пятки сердцем Уайэтт носился по берегу, приставив ладонь ко лбу и следя за тем, как его маленький барк борется изо всех сил, чтобы остаться на плаву и уйти от бушующих, плюющихся пеной отмелей. Генри издал звонкий крик радости, когда «Надежда» преодолела грязно-серую сумятицу волн, отмечающую последнюю опасную преграду, и под туго надувшимися марселями вышла в открытое море. От судьбы корабля зависело, вернется ли он к покорной бедности или заложит фундамент скромного состояния. Жалким, ужасно маленьким выглядит его барк в этой бушующей ярости ветра и волн, думал Уайэтт, но конечно же Хендерсон, как только утихнет шторм, доставит его благополучно назад.

Колонисты и те из армады, кто остался на берегу, поставили наблюдателей, которые три полных дня и ночи напряженно вглядывались в морскую даль. Только к закату 13 июня над океаном, снова улыбающимся и ярко-голубым, над сероватой полоской горизонта засиял вдалеке марсель.

Один за другим потрепанные корабли возвращались назад: у «Тигра» не было фок-мачты, у галиона «Лестер» над фальшбортами виднелся только зазубренный обломок бизани. Не осталось ни одного судна в эскадре, которое так или иначе не пострадало бы от перенесенных испытаний.

На пятый день все корабли были в сборе, за исключением «Френсиса», «Белого льва» капитана Джеймса Эрайзо и «Надежды». Словно невидимая повязка стянула Уайэтту грудную клетку и с прохождением долгих тяжких часов затягивалась все туже и туже.