Николай Лузан - Военная контрразведка. Вчера. Сегодня. Завтра

Стрелки часов, наконец, дотащились до 12:30. На 12:45 Цинев назначил встречу в своем кабинете. Устинов переоделся в гражданское платье и бросил взгляд на зеркало. В нем отражался типичный берлинец. Прихватив в шкафу куртку и шляпу — за окном сгустились тучи и начал накрапывать дождь, поднялся в приемную Цинева. Генерал пробежался по нему взглядом — в костюме Устинов походил на клерка — и с усмешкой произнес:

— Никак маскируешься, Иван Лаврентьевич?

— Да, чтобы не слишком выделяться на общем фоне, — подтвердил Устинов.

— А уральскую физиономию куда денешь?

Помявшись, Устинов ответил:

— Шляпой и очками прикрою, товарищ генерал.

— Ну-ну. Ох и мастера же вы, контрразведчики, тень на плетень наводить. Пол-Берлина ходит в форме, — не удержался, чтобы не съязвить, Цинев и затем распорядился: — Ладно, мистер Икс, поехали!

Они спустились во внутренний двор, к машине — старенькому «опелю». Генерал поморщился, но ничего не сказал и сел на заднее сиденье. Устинов занял место за рулем. Ключ в замке зажигания легко повернулся, форсированный двигатель, прятавшийся под капотом, утробно загудел. Одновременно пришли в движение группы контрнаблюдения и прикрытия. Прошло не больше минуты, и двор управления опустел. Через центральные ворота два «мерседеса» один за другим выехали на улицу и принялись раскручивать карусель. Этим маневром Бурдо и Николаев рассчитывали запутать возможное наружное наблюдение противника.

Вслед за ними пришла пора действовать Устинову. Он махнул рукой дежурному контролеру. Тот громыхнул металлическим засовом и распахнул створки запасных ворот. За ними начиналась стройка. В том хаосе, что творился на ее территории, легко было затеряться. Устинов выехал за забор, и машину затрясло на ухабах. Они вызвали на лице Цинева недовольную гримасу. С губ вот-вот готово было сорваться крепкое словцо. Стройка закончилась, и генеральский гнев угас. Устинов с облегчением вздохнул, выехал на улицу и влился в автомобильный поток. Первая часть плана удалась: его тренированный взгляд не обнаружил слежки. Страхуясь от случайностей, он продолжал накручивать круги по городу. Это все больше раздражало Цинева. Он ерзал по сиденью, в конце концов, не выдержал и разраженно бросил:

— Иван, и долго мы будем кататься?

— Извините, товарищ генерал, так положено по правилам конспирации, — пояснил Устинов и заметил: — Осталось чуть-чуть, и будем выходить на маршрут.

— От этого твоего чуть-чуть меня уже тошнит! У нас, что, в управлении другой машины не нашлось? Я, генерал, битый час трясусь в какой-то колымаге! Ты, что, специально это делаешь?! — наливался гневом Цинев.

— Товарищ генерал, у меня и в мыслях такого не было! Это же требования…

Слова замерли на губах Устинова. Из-за поворота на встречную полосу движения вылетел грузовик. Устинов ударил по тормозам, резко взял вправо и чудом избежал столкновения. «Опель» вынесло на тротуар и болтало из стороны в сторону. Устинову удалось удержать машину и не врезаться в фонарный столб. Под колесами хлопнула и разлетелась в клочья картонная коробка. Испуганные пешеходы шарахнулись в стороны. «Опель» пролетел рядом с ними, чиркнул крылом о фонарный столб и, покорившись руке Устинова, скатился на дорогу. Холодная испарина выступила у него на лбу. Он боялся посмотреть на Цинева. В зеркале отражалось его перекошенное лицо. Прошла секунда-другая, генерал пришел в себя и просипел:

— И-иван, ты все-таки решил меня доконать.

— Извините, товарищ генерал, но вы же сами все видели. Я тут ни при чем, — выдавил из себя Устинов.

— Нет, на этой колымаге только дрова возить, а не генералов!

— Но это требования конспирации, товарищ генерал. Ваша машина представительская, ее за версту видно, — искал оправдания Устинов.

— Конспирация? Черт бы ее побрал!

— Это не мной установлено, товарищ генерал. В приказе…

— Приказы. Конспираторы, — ворчал Цинев, но сбавил тон. — Ты как?

— Нормально. А вы, товарищ генерал?

— Как видишь, жив пока.

— Вы уж извините, товарищ генерал.

— Можно сказать, родились в рубашках. Извини, Иван.

— За что, товарищ генерал?

— Ну, за колымагу. Привычка, как говорится, вторая натура. Никак не привыкну, что служу не в Миссии, а в контрразведке. Там все время на виду, вот и приходилось держать марку перед буржуями.

— Понимаю, товарищ генерал. В контрразведке все наоборот, надо находиться в тени.

— Тогда тебе легче, чем мне, генералу. Но если думаешь, что генерал — это звание, то ошибаешься. Генерал, будь оно неладно, — это луковое счастье.

— Луковое? Это же почему?

— Станешь генералом, вот тогда и узнаешь.

— О чем вы, Георгий Карпович? Еще одна такая поездка, и как бы в майоры не разжаловали.

— Иван, не зарывайся!

— Извините, товарищ генерал, к слову пришлось.

— А ты словами не бросайся. Сейчас не война, и слово бывает опаснее пули, — заметил Цинев и напомнил: — Вон ваш Казачкин один раз поддакнул Гоглидзе и где сейчас? Тот и другой — враги народа, замышлявшие заговор против партии.

— Товарищ генерал, ну какой Казачкин враг народа! — возразил Устинов. — Его отдел по 1-й гвардейской танковой армии в прошлом году был признан одним из лучших в управлении! И на тебе — враг! Как же так?

— Иван, ты этого не говорил, я этого не слышал. Все, закрыли тему! — оборвал разговор Цинев.

Устинов замкнулся в себе, внутри него все кипело от возмущения. То, что в последние месяцы происходило в органах госбезопасности, вызывало внутренний протест. Волна арестов на Лубянке докатилась и до управления особых отделов в Германии. Полковник Казачкин, которого он знал не понаслышке, оказался далеко не единственным, кого арестовали и под конвоем отправили в Москву. Его вина состояла в том, что он положительно отзывался о деятельности Гоглидзе на посту руководителя военной контрразведки. Как Казачкина, так и бывших руководителей управления обвинили во «враждебной, террористической деятельности органов госбезопасности, ставших преступным орудием в руках врагов партии и советского народа, которые пытались реставрировать капитализм в стране».

По заявлениям новых советских вождей Хрущева, Маленкова, Булганина и других, выходило, что Казачкин, Железников, Мисюрев, Гоглидзе и сотни других сотрудников Смерша, воевавших с фашистами с первого дня войны, оказались тем самым «преступным орудием». Эти нелепые, абсурдные обвинения подогревались на партийных собраниях, проходивших в воинских частях ГСОВГ. В своих выступлениях ораторы с праведным гневом призывали разоблачать «затаившихся бериевцев». Трещина недоверия и отчуждения между армейскими и коллективами военных контрразведчиков с каждым днем становилась все шире. В отдельных частях доходило до того, что командиры запретили допускать оперативных сотрудников в расположение войск. Вслед им нередко звучало презрительное: «Пошел вон, бериевец!»