Глеб Чубинский - Сеть паладинов

— Любезный мой Зуан, ты ведь, конечно, хорошо знаешь всех сенсале. Что ты можешь мне сказать о синьоре Джанантонио Порко?

При этом имени Закра скорчил такую гримасу, что все его обветренное морщинистое лицо скомкалось, словно высушенное яблоко. Маркантонио расхохотался.

— Можешь уже ничего не говорить! — воскликнул он. — Одним только выражением своего благородного лица ты уничтожил конкурента. Мы никогда не обратимся к нему по делу.

— Ну да... — протянул Закра, смутившись. — В общем, вы поняли меня, любезный мессер Лунардо.

— А что, он плох как посредник?

— Не в этом дело, — Закра заколебался, видимо, из-за моральных соображений, но затем, решив, что со старым другом лучше быть полностью откровенным, сказал: — Он плох как человек. Сенсале — не единственное его ремесло. Он занимается ещё множеством подозрительных тёмных делишек, а сенсале у него побочное дело. Говорят, он очень неплохо знает турецкий и обходится при переговорах без драгомана. Говорят, когда-то занимался торговлей где-то в восточных землях. Потом вроде бы прогорел.

Когда они плыли в гондоле по Большому каналу, Джироламо спросил:

— Падроне, зачем мы заезжали к этому Закре? Ведь он не сказал ничего нового, чего бы мы не знали из материалов, собранных Пьетро.

Прежде чем ответить, старик задумчиво пожевал губами.

— Понимаешь, мысль заскочить к Закре посетила меня внезапно. Я очень уважаю Закру и ценю его мнение. Мне почему-то захотелось исключить всякие недоразумения. Закра, конечно, нас ничем не удивил, но подтвердил. А вдруг бы он сказал, что человек, с которым мы сейчас встретимся, — благороден и честен? Согласись, вся эта история опять бы повернулась не так, как мы предполагали!

Они сидели друг против друга в тесной комнатке с низким потолком, заставленной дубовыми сундуками и комодами, потёртыми и поцарапанными. Середину комнаты занимал большой письменный стол красного дерева с красивыми резными ножками. На столе не было ничего, кроме дорогого письменного прибора. Два роскошных кресла стояли по обе стороны стола.

Комнатка удивляла не только мешаниной дорогой и потрёпанной мебели, но и богатой отделкой стен из кожаных панелей тёмно-бурого цвета с серебряным орнаментом.

Лунардо озирался с почтительно-робкой улыбкой. Он сидел у стола в глубоком кресле для посетителей напротив хозяина комнаты, который изучал его с видом презрительного превосходства. Это был плотный мужчина лет пятидесяти с двойным подбородком на рыхлом бледном лице и невыразительными светлыми глазами.

Джироламо в чёрном строгом платье секретаря, с тяжёлой кожаной папкой на застёжках в руках почтительно застыл за спиной своего хозяина.

Кроме этих троих в комнате был ещё некто — в углу, у большого комода, на потёртом стуле развалился здоровенный детина с густой короткой бородкой клочьями, в распахнутой грязной рубашке и в кожаной рыжей безрукавке. Грубое лицо с тяжёлым угловатым подбородком, недобрый наглый взгляд из-под насупленных бровей и двусмысленное поигрывание большим ножом в руках выдавало в нём одного из брави — тех многочисленных, заполонивших всю Италию авантюристов, которые часто нанимались к знатным и богатым синьорам в качестве телохранителей, грабителей и убийц.

— Мне кажется, — наконец заговорил Порко с сомнением в голосе, — мне знакомо ваше лицо.

Лунардо, продолжая смущённо улыбаться, пожал плечами.

— Возможно, — сказал он. — Если вы бываете в Падуе...

— А что вы там делаете? Вы там живёте? — спросил сенсале.

— Веду дела. Частенько приходится вести дела с профессорами тамошнего университета. Если знаете процесс над князем Лодовико Орсини, адвокаты... поручили мне тогда собирать и систематизировать материалы необходимые для защиты его высочества... Ах, tempus fugit, tempus fugit! [124]

— Так вы юрист? — Глаза Порко загорелись интересом и вниманием.

— Да. Ad notam... [125]И, знаете ли, ad vocem [126], сейчас веду даже переговоры, — голос Лунардо зазвучал доверительно, почти заговорщицки. — Мне, возможно, доверят кафедру... уголовного права в университете. Как говорится, tandem aliquando... [127]Но, — Лунардо развёл руками, закатил глаза и перекрестился, — Святая Мадонна! Не будем загадывать. Венеция славится адвокатами на всю Италию. С падуанскими знаменитостями трудно тягаться скромному нотариусу вроде меня... Понимаете, ultra vires!.. [128]

— Так вы нотариус? — хмыкнул Порко, не скрывая вздоха разочарования.

— Да, по натуре я больше практик, чем теоретик, — Лунардо потупился. — Но, знаете, устал. От этого формализма. Возраст. Хочется больше жизни, человеческого общения. «Quousque tandem [129]?» — как сказал Цицерон про Каталину. — Старик поднял глаза на сенсале и в глазах его засветился весёлый огонёк.

— Что вас так веселит, синьор? — спросил Порко строго. — И не пора ли вам перейти к делу!

Поведение занудного старика нотариуса, поднадоевшего со своей латынью и до сих пор так и не объяснившего, зачем явился, и при этом рассуждающего о формальностях, сбивало с толку. Порко напустил на себя высокомерный вид.

— Вы говорили, что у вас есть важные бумаги, которые могут меня заинтересовать.

— Да. Бумаги. Но не для сенсале Порко, а для сансери Порко. И у вас тоже есть интересные бумаги. Для меня. Так что можно совершить обмен.

— В самом деле? — Порко откинулся в кресле. Его брови поползли вверх. В голове его быстро сложилось заключение: «Итак, нотариус, адвокат. Бумаги. Обмен. Значит, старого болтуна подослал кто-то из дебиторов». Вслух он спросил: — Вас прислал кто-нибудь?

— Совершенно точно, — кивком подтвердил с готовностью Лунардо. Он обернулся к стоявшему за спинкой стула секретарю, но потом нерешительно, недоверчиво снова перевёл взгляд на сансери как человек, до конца не уверенный, стоит ли доверять незнакомцу. — Видите ли, синьор, — колеблясь, проговорил он, — бумаги, которые я хотел бы с вами обсудить, хм... достаточно деликатного свойства. И присутствие при нашем разговоре третьих лиц... — Лунардо робко показал глазами на ухмыляющегося головореза в углу. — Вы понимаете меня, синьор. Э...

— Вздор! — отрезал Порко. — Это мой слуга Джакомо. Он всегда здесь сидит. К тому же он глухонемой.

Ухмылка детины при словах хозяина стала ещё шире, а клинок ножа в его волосатых ручищах засверкал особенно жизнеутверждающим блеском. Головорез пытался поймать на лезвие солнечный луч, узкой полоской пробивавшийся через закрытые ставни, и направить его на посетителя.

— Ну хорошо. Пусть будет так, — пробормотал Лунардо, всё ещё колеблясь.

— Так что у вас за бумаги?

— Это бумаги покойного молодого патриция, члена Большого Совета, сера Филиппо Феро.