Владимир Соболь - Черный гусар

— Внимание! — Ему сделалось зябко и жутко, словно это он стоял перед нацеленным в живот пистолетом, словно это ему предстояло ощутить страшный удар свинцового шарика, пущенного с невероятнейшей скоростью. — Раз... Два... Три!.. Сходитесь!..

Теперь и Валериан направился прямо к барьеру, не тратя времени и сил на прицеливание. Графу же снова изменило самообладание, он выстрелил, не пройдя и половины дистанции. Валериану обожгло шею, он качнулся, но выправился и дошагал до барьера. Бранский остался стоять на месте, повернулся боком, опустил локоть возможно ниже, а шею закрыл поднятым пистолетом.

— К барь... — начал было Матвеев, но тут же осёкся. Астафьев недовольно покачал головой.

Валериан помнил, что здесь было ещё какое-то правило в его пользу, но не был уверен, а спросить не решился. Он непременно решил закончить дело этим же выстрелом. В третий раз могло повезти уже Бранскому.

Мадатов прицелился, выстрелил. Бранский выпустил пистолет и рухнул на землю, зажимая обеими руками бедро.

Увидев оседающего графа, доктор вскочил и подхватил саквояжик. Теперь, когда эти мальчишки постарались искалечить друг друга, наступила его очередь действовать.

— Ничего страшного, — объявил он, осмотрев рану Бранского. — Пуля прошла навылет, с внешней стороны, кость, кажется, не затронута...

— А у вас, поручик, и вовсе пустяк, — добавил он спустя несколько минут, отходя от Мадатова. — Хотя даже эту царапину вам скрыть не удастся. И мундир, и сюртук одинаково не застегнутся на шее.

— Господа! — надрывался Кокорин, в возбуждении, словно хмельном. — Господа! Теперь, когда вы уже всё доказали... Предлагаю всем... вам, нам... немедленно обменяться рукопожатием...

Бледный Бранский поморщился, но протянул всё-таки руку. Валериан выдержал паузу, однако же наклонился и дотронулся до потной ладони. Графа он презирал, но затевать новую ссору с его секундантами — такого намерения у него не было...

— Что же, господа, благодарю вас! От имени офицеров полка — благодарю!

Подполковник Муханов сидел на стуле в своей палатке. Перед столом виновато тянулись четыре офицера четвёртой роты.

— Благодарю вас за то, что командиру полка не пришлось назначать следствие, искать, допрашивать и сличать... Действительно, поручики Мадатов и Бранский на допросе военно-судной комиссии не назвали имён своих секундантов. Ваше добровольное признание делает вам честь, но... — Батальонный командир тяжело поднялся и провёл по ослушникам взглядом сверху вниз: — Но делает затруднительным прохождение вашей дальнейшей службы. Рапорты ваши переданы в аудиториатское отделение. Сегодня пришло распоряжение — арестовать вас всех четверых и отправить в Петербург, в ордонансгауз.

Следствие велось полтора месяца, и приговор оказался весьма и весьма суровым. Офицеры Астафьев, Кокорин, Матвеев, Новицкий за участие в противоправном деянии наказаны были полугодовым заключением в Петропавловской крепости. Участников же дуэли, поручиков графа Бранского и князя Мадатова, приказано было разжаловать в солдаты и отправить в армейский полк.

Заключение в крепости оказалось достаточно долгим, но и не таким нудным, как опасался того Новицкий. На гауптвахте ему пришлось следовать тому же уставу. Арестантом же он получил в распоряжение одиночную камеру, помещение сырое и темноватое, но относительно казармы достаточно даже комфортное. Диван, шкаф, стол с подсвечником. Он взял с собой пару десятков книг — французских, немецких, — обдумал тщательно распорядок каждого дня, чтобы не поддаться расслабляющей лени.

Но через всего сорок дней он, вместе с другими секундантами, оказался неожиданно на свободе. Приговор военного суда так и не был утверждён государем. Семье графа Бранского, через военного министра, удалось убедить императора в почти полной невиновности несчастного молодого человека, и так изрядно наказанного судьбой. Пуля прошла хоть через мякоть бедра, но в опасной близости от артерии и кости. Александр, всегда торопившийся блеснуть своим рыцарством, смягчил наказание до домашнего ареста, ограничившегося временем полного излечения. Соответственно, сентенцию и остальным участникам громкого дела должно было бы смягчить.

Четыре офицера прямо от Заячьего острова направились в Таврические казармы, представиться командиру, а вечером прокатились навестить раненого товарища в его городской квартире, откуда едва-едва успели к утреннему разводу.

Второго участника дела чести в этой компании не оказалось. Поручик князь Мадатов понёс самое сильное наказание. Его перевели в армию. Но без обычного, для гвардейца, повышения в две ступени, а тем же чином...

Новицкий навестил Мадатова перед самым его отъездом. Тот принял его весьма холодно. Но Сергей не был обескуражен. Он сел, не дожидаясь приглашения, и заговорил словно бы между прочим, будто хозяин комнаты только и ждал его слов:

— Сожалею, князь, что вам пришлось расплачиваться за грехи наши общие. Все соболезнуют вам, все искренне вам сочувствуют.

— Все? — буркнул Валериан.

— Безусловно. — Сергей выдержал паузу. Он знал, что лжёт, понимал, что ложь эта видна, но чувствовал, что она сейчас просто необходима; Бранский был прав в одном — у Мадатова не было друзей в этом полку, а Новицкий не хотел, чтобы его сослуживец уезжал с чрезмерно тяжёлым воспоминанием.

— Хотя, конечно, — продолжил он, — граф не слишком доволен итогом вашей дуэли. Например, ему кажется, что во второй раз вы слишком быстро пошли к барьеру.

— Я не хотел умирать, — резко бросил Валериан, глядя в глаза собеседнику.

Сергей удержал улыбку. Ему начинал нравиться этот мрачный офицер с резким, неправильным, не петербургским выговором. Он был слишком искренен, он не хотел соблюдать приличия в разговоре; и не потому, что презирал их, а потому, что не знал. Но именно это и привлекало Новицкого. Мадатов в самом деле был не на месте среди затянутых в рюмочку гвардейских поручиков, хотя осиной его талии могли позавидовать многие. Но он был слишком естествен, а потому казался чересчур неуклюжим.

— Тогда почему же вы не подозвали его к барьеру? Вы оставили его на месте и дали фору в четыре шага.

Валериан усмехнулся. По правде говоря, тогда, с пистолетом в руке, он и забыл об этой возможности, но не собирался сейчас признаваться в своей оплошности.

— А если бы я поставил его поближе и застрелил? Что было б со мной потом?

— Его семья вам бы этого не простила, — ответил Новицкий честно и без раздумий.

— Видите. И тогда в лучшем случае — солдатом... в глухой гарнизон... навечно...

— Но, случись вам дать промах, в третий раз граф мог и убить вас с восьми-то шагов.