Джеймс Купер - Избранные сочинения в шести томах. Том 4.

— Ну, раздобыл ты себе какой-нибудь еды? — спросил Лайонел, знаком показывая Джэбу, чтобы он шел вперед с фонарем. — Надеюсь, спеша исполнить мою просьбу, ты не забыл позаботиться о себе самом?

— Чумы бы Джэбу не схватить, вот что, — отозвался тот, с жадностью поедая небольшую булку.

— Не схватить чего? Что такое ты боишься схватить, повтори.

— Чуму. У них там у всех в этом доме моровая язва.

— Ты говоришь об оспе?

— Одни называют эту хворь оспой, другие — чумой, а третьи моровой язвой. Небось изгнать торговлю из нашего города — это король сумел, а вот нет того чтобы изгнать стужу и чуму — нет, куда ему… Ну, когда народ отвоюет себе город обратно, он с этой бедой справится и загонит ее в больницу!

— Я никак не хотел подвергнуть тебя такой опасности, Джэб… Знай я, что там больные, я пошел бы туда сам. Мне ведь в детстве сделали прививку от этой ужасной болезни.

Джэб, истощив, как видно, во время этой беседы все скудные запасы своего ума, не отвечая, шагал вперед через площадь, пока не добрался до противоположного угла; там он обернулся и спросил, куда идти дальше.

— К церкви, — сказал Лайонел. — И поживее.

Когда они добрались до Корн-Хилла, вьюга обрушилась на них с новой яростью; Лайонел, поплотнее запахнув свой плащ и наклонив голову, шагал за тускло мерцавшим впереди огоньком фонаря. Надежно укрывшись плащом и шляпой от непогоды, он словно бы отгородился от внешнего мира; мысли его снова потекли по прежнему руслу, и он вскоре забыл, куда и следом за кем идет. От своей задумчивости он очнулся, увидав перед собой ступени лестницы; решив, что уже достиг цели, Лайонел поднял голову и последовал за своим провожатым в башню какого-то большого здания. Но, сделав всего несколько шагов, он тут же убедился, что попал не в Королевскую церковь, а в какое-то совсем другое здание, и, повернувшись к дурачку, сердито осведомился у него, что значит эта глупая выходка и зачем он его сюда привел.

— Вы же сказали идти к церкви, — отвечал Джэб. — Я-то называю ее молельней… Это не чудо, что вы ее не узнали: народ построил себе этот храм, чтобы молиться, а король превратил его в конюшню!

— В конюшню! — воскликнул Лайонел.

Почувствовав, что тут и в самом деле пахнет, как на конском дворе, он шагнул к двери, распахнул ее и в изумлении застыл на месте, увидав перед собой кавалерийский манеж — ничем иным это быть не могло. Хоры и украшения на стенах и на потолке остались целы, внизу же все было уничтожено и пол засыпан землей для удобства лошадей и всадников. Лайонелу припомнилось, как не раз в детстве видел он стекавшиеся сюда для молитвы толпы благочестивых колонистов, и ему стало не по себе. Выхватив из рук Джэба фонарь, он поспешил прочь, исполненный досады, которая не укрылась даже от простодушного дурачка. Когда он вышел на улицу, в глаза ему бросились огни в окнах губернаторского дворца, возвышавшегося перед ним во всем своем молчаливом величии, и он не мог не подумать о том, что надругательство над религиозными чувствами колонистов происходило прямо перед глазами королевского губернатора.

— Безумцы, безумцы! — пробормотал он с горечью. — Вместо того чтобы нанести удар, как подобает мужчинам, вы забавляетесь, как неразумные дети, и в злобе своей забываете не только свое достоинство, но и бога.

— А теперь эти лошади околевают, потому что у них нет сена, и поделом им! — промолвил Джэб, усердно ковыляя рядом с Лайонелом. — Лучше бы они сами собрались сюда да послушали проповедь, а то согнали бессловесную скотину в священное место!

— Скажи мне, друг мой, может быть, тебе известны и другие столь же непростительные поступки, в которых повинна наша армия?

— А вы что, не слышали про Северную церковь? Они же разобрали на дрова самый большой храм в округе! Они рады были бы растащить по кусочкам даже наш Фанел-Холл, да боятся!

Лайонел промолчал. Он уже слышал о том, что терпевший недостаток в топливе гарнизон, положение которого день ото дня становилось все тяжелее вследствие постоянных нападений американцев, начал разбирать на дрова некоторые дома, а как явствовало из слов Джэба, и церкви. Но эти действия, по мнению Лайонела, вызывались острой необходимостью военного положения. В них не было того презрения к чувствам народа, которое он наблюдал сейчас среди древних стен Южной церкви — храма, весьма почитаемого и известного всей Новой Англии.

В угрюмом молчании Лайонел шагал по пустынным улицам, пока не добрался до церкви, к которой судьба была более благосклонна и в которой продолжали совершаться богослужения, ибо случайно данный ей титул земного владыки сделал ее стены более священными в глазах английского гарнизона.

Королевская церковь ничем не походила на оскверненный храм, который только что покинул Лайонел. Когда он вошел, свет его фонаря заиграл на бархатной обивке скамей и блеснул на золоченых украшениях и начищенных до блеска трубах органа. Стройные колонны с резными капителями отбрасывали причудливые тени на тонувшие в полумраке углы, заполняя хоры и потолок полчищем воображаемых призраков. Молодому человеку стало даже как-то не по себе, но потом это обманчивое впечатление рассеялось, и озябший Лайонел не без удовольствия почувствовал, что в церкви не так уж холодно. Тепло, которое поддерживалось во время дневной службы, еще не совсем улетучилось, ибо, хотя горожане и гарнизон мерзли из-за нехватки дров, храм, где молился сам губернатор, не терпел ни в чем недостатка. Джэбу велено было подложить поленья на тлеющие угли, а так как дурачок хорошо знал, где хранилось топливо, и сам жестоко промерз, то выполнил поручение с большим рвением и быстротой.

Покончив со всеми приготовлениями, Лайонел принес из алтаря стул, а Джэб пристроился на полу подле вздрагивающей от жара железной печки, скорчившись в своей обычной позе, которая трогательно свидетельствовала о том, что бедняга понимает, насколько он не похож на остальных людей. Когда приятное тепло охватило едва прикрытое лохмотьями тело слабоумного, голова его склонилась на грудь, и он задремал, как измученная бездомная собака, добравшаяся наконец до сухого и теплого места. Человек с более живым умом захотел бы узнать причины, побудившие его спутника прийти в церковь в такой неурочный час, но Джэб был чужд всякого любопытства; даже в минуты просветления мысль его редко выходила из узких рамок религиозных понятий, внушенных ему еще до того, как болезнь помутила его рассудок, или же популярных в то время взглядов, близких каждому колонисту Новой Англии.

Иное дело майор Линкольн. Стрелка часов говорила ему, что пройдет еще много томительных минут, прежде чем прибудет его невеста, и он приготовился ждать совсем терпением, какое возможно в двадцать пять лет при подобных обстоятельствах. И вскоре в храме воцарилась полная тишина, нарушаемая только порывами ветра на улице да глухим ревом печи, возле которой в блаженном забытьи прикорнул Джэб.