Эрнест Капандю - Рыцарь в черном плаще

На площадке стоял подмастерье с расстроенным лицом. Его веки покраснели от слез. Пришедший указал рукой на дверь в стене. Подмастерье согласно кивнул. Человек в плаще осторожно отворил дверь и оказался в комнате с двумя окнами, выходившими на улицу. В этой комнате стояли кровать, стол, комод, стулья и два кресла. На кровати, на испачканной кровью простыне, лежала Сабина Даже. Лицо ее было невероятно бледным, глаза закрыты, черты лица сильно изменились, а дыхание едва слышалось. Было похоже, что девушка умирает. Рядом с ней в кресле сидела другая молодая девушка с заплаканным лицом.

В ногах, положив руку на спинку стула, стоял молодой человек лет двадцати пяти, очень стройный, приятной наружности, с лицом, выражавшим откровенность, доброту и ум, но в этот момент мрачным от глубокой печали.

Перед комодом модно одетая женщина готовила лекарство. Зеркало, прибитое над комодом, отражало утонченное лицо мадемуазель Кинон.

Две камеристки стояли у входа в комнату и, по-видимому, ждали приказаний.

Пришедший обвел глазами комнату. Взгляд его остановился на раненой, и лицо его стало бледным. Он вошел тихо, но даже легкий скрип двери заставил молодую девушку, сидевшую в кресле, повернуть голову. Она вздрогнула и поспешно встала.

— Брат! — воскликнула она, подбежав к человеку в плаще, который стоял неподвижно. — Вот и ты наконец.

Молодой человек также обернулся. Вошедший медленно подошел и печально поклонился мадемуазель Кинон, потом приблизился к кровати и остановился. Лицо его выражало скорбь. Он глубоко вздохнул.

— Неужели это правда? — спросил он.

— Да, Жильбер, это правда, — ответил молодой человек, печально качая головой. — Мою бедную сестру чуть не убили сегодня.

— Кто осмелился совершить подобное злодеяние? — продолжал Жильбер, глаза которого сверкнули, а лицо приняло серьезное выражение. — Кто мог ранить Сабину?

— Без сомнения, разбойники, свирепствующие в Париже.

Вошедший смотрел на Сабину с большим вниманием.

Нисетта приблизилась к нему.

— Брат, — сказала она, бросаясь к нему на шею, — как я несчастна!

— Не теряй мужества, Нисетта, не теряй мужества! — сказал Жильбер. — Не надо отчаиваться.

Тихо высвободившись из объятий сестры, он взял за руку молодого человека и увлек его к окну.

— Ролан, — сказал он решительным тоном, — ты не подозреваешь кого-либо?

— Решительно никого!

— Говори без опасения, не сомневайся. Я должен знать все, Ролан, — прибавил он после минутного молчания, — ты знаешь, что я люблю Сабину так же, как Нисетту. Ты должен понять, какое горе, беспокойство и жажду мщения испытываю я.

Ролан пожал руку Жильберу.

— Я чувствую то же, что и ты, — сказал он.

— Отвечай прямо, как я спрашиваю тебя: не внушила ли Сабина кому-нибудь такой же любви, какую чувствую я.

Жильбер пристально смотрел на Ролана.

— Нет, — твердо ответил тот.

— Ты в этом уверен?

— Так же уверен, как ты в том, что Нисетту не любит никто другой.

Жильбер покачал головой.

— Как же объяснить это преступление? — прошептал он.

На улице послышался стук колес, в толпе возникло оживление.

— Перед домом остановилась карета, — сообщила одна из служанок.

— Это вернулся Даже, — сказал Жильбер.

— Нет, — возразила Кинон, которая подошла к окну и выглянула на улицу, — это герцог Ришелье.

— И Фейдо де Марвиль, — прибавил Ролан. — С ними доктор Кене и де Таванн.

— Зачем они сюда приехали? — спросила Нисетта с любопытством.

— Вот вторая карета! Это мой отец! — вполголоса произнес Ролан.

— Бедный Даже! — сказала Кинон, возвращаясь к постели. — Как он должен быть огорчен.

Приезд двух карет, герцога Ришелье и начальника полиции произвел сильное впечатление на толпу у дома. Жильбер сделал шаг назад, бросив в зеркало быстрый взгляд, как бы желая рассмотреть свое лицо. Оставив на стуле плащ, который он до сих пор не снимал, Жильбер отступил и спрятался в оконной нише.

Сабина лежала все так же неподвижно и не открывала глаз. Ступени лестницы заскрипели под шагами прибывших.

Человек с бледным, страдальческим лицом вбежал в комнату, шатаясь.

— Дочь моя! — воскликнул он прерывающимся голосом. — Дитя мое!

— Отец! — воскликнул Ролан, бросаясь к Даже. — Будьте осторожны!

— Сабина! — Даже подошел к постели.

В эту минуту герцог Ришелье, начальник полиции и доктор Кене вошли в комнату. Мадемуазель Кинон пошла им навстречу.

Даже наклонился над постелью Сабины, взял руку девушки и сжал ее. Его глаза, полные слез, были устремлены на бледное лицо дочери. Глаза Сабины были закрыты. Она лежала совершенно неподвижно.

— Боже мой! — прошептал Даже. — Боже мой! Она меня не видит, она меня не слышит! Сабина! — продолжал он, склонившись над ней. — Дочь моя… мое дитя… неужели ты не слышишь своего отца? Сабина, взгляни на меня! Сабина! Сабина!

Подошедший доктор тихо отстранил Даже.

— Но доктор! — прошептал придворный парикмахер.

— Отойдите, — сказал Кене тихим голосом. — Если она придет в себя, малейшее волнение может быть для нее гибельно.

— Но я…

— Пойдемте в другую комнату. Успокойтесь и позвольте действовать мне. Уведите его, — обратился доктор к Ролану и Нисетте.

— Пойдемте, отец, — сказал Ролан.

— Через пять минут вы вернетесь, — прибавил Кене. Нисетта взяла за руку парикмахера.

— Пойдемте, пойдемте, — сказала она. — Жизнь Сабины в руках доктора, будем же его слушаться.

— Боже мой! — вскричал Даже, следуя за Нисеттой и Роланом. — Как это произошло?

Все трое вышли в сопровождении служанок, которых доктор выслал движением руки.

Кинон стояла возле кровати. Жильбер оставался в нише окна, дальнего от кровати; укрытый опущенной занавесью, он не был замечен доктором. Начальник полиции и герцог подошли к кровати и внимательно посмотрели на девушку.

— Как она хороша! — воскликнул Ришелье.

Кене осматривал раненую. Он медленно покачал головой и обернулся к герцогу и начальнику полиции.

— Она может говорить? — спросил Фейдо.

— Нет, — ответил доктор.

— Но она, по крайней мере, слышит?

— Нет.

— Видит?

— Нет. Она в летаргии, которая может продолжаться несколько часов.

— Вы приписываете эту летаргию полученной ране?

— Не столько полученной ране, сколько нервному расстройству. Я убежден, что девушка испытала какое-то сильное волнение: гнев или страх, это волнение потрясло ее и могло уже само по себе лишить жизни. Рана предотвратила прилив крови к мозгу, но очень ослабила больную, погрузив ее в сон.

— Сон? — повторил Ришелье. — Что еще за сон?

— Оцепенение, первая степень летаргии. Больная не видит, не слышит, не чувствует. Летаргия не полная, потому что дыхание ощутимо; но этот сон настолько крепок, что, повторяю, больная ничего не ощущает.