Ольга Елисеева - Белый ворон

Неофиту поднесли деревянную плошку, наполненную солёной морской водой и именовавшуюся «чашей забвения». Пить пришлось через мешок, отчего влага, попадавшая на губы, была ещё противнее. Но и без того у Александра чуть не сморщился язык. Ему показалось, что гортань пылает огнём, словно из неё вырвали кусок плоти. В следующую минуту запылала кожа на груди. Председатель щипцами вынул из горшка горячий уголь, поднял мешковину и прижал свой инквизиторский инструмент к тому месту, где у кандидата стучало сердце.

— Отныне вы не сможете спокойно видеть несправедливость! — провозгласил мастер. — Этот уголь, знак нашего братства, постоянно будет напоминать вам о боли, которую испытывают несчастные, проклятые, голодные и угнетённые.

Не издав ни звука, Раевский встал на колени и начал читать клятву карбонариев. Он неплохо знал итальянский, и ему не составило труда её заучить.

— Клянусь во имя будущего торжества Справедливости свято хранить тайну угольщиков. Не предавать её ни бумаге, ни полотну, ни камню, ни дереву. Ни даже слову, излетающему из уст человеческих. Клянусь всеми силами помогать добрым родственникам. По первому зову поднимать оружие против тирании. Являться туда, куда укажут мастера. И исполнять то, что от меня потребуют. Во имя распятия, означающего крестную казнь царей. Во имя тернового венца, которым будут украшены их головы. Во имя верёвки, которую привяжут к виселице. Во имя гвоздей, которые вобьют им в руки и ноги. Я клянусь в верности угольщикам. И если нарушу сказанное, пусть братья вырвут мне сердце. Пусть кости мои пережгут на известь и развеют по ветру. Пусть имя моё станет символом предательства. Да будет так.

После произнесения клятвы с неофита, наконец, сняли мешок. Все находившиеся в хижине встали на колени, вытащили кинжалы и упёрли их друг другу в грудь, образовав смертоносный круг. Отныне Раевский становился одним из них, и, получив из рук председателя нож, присоединился к впечатляющему представлению. Низкими хриплыми голосами угольщики запели на латыни гимн — сколько мог судить Александр, переделку церковного, — в котором клялись посвятить себя делу Свободы, Равенства и Братства.

Плоды хитрой дамской политики не замедлили явиться. За обеденным столом посол несколько раз назвал невестку «Лизанька». Он охотно объяснял ей, как, что и почему едят англичане. Зачем утром ещё в постели горячий чай — при здешней сырости первое средство от простуды. Для чего заварку надо наливать в сливки, а не наоборот. И что овсянка куда вкуснее с сухой земляникой. Всё это Лиза слушала, удивлялась и весело поглядывала на мужа: мол, не горюй, поладим и с батюшкой.

Она всё ещё смущалась его. Но разбуженная руками Михаила страстность порой проявлялась самым неожиданным образом. То молодая женщина прогибала спину и мурлыкала от удовольствия. То вздрагивала и замирала, будто прислушиваясь к чему-то, происходившему глубоко внутри. Лиза знала только то, чему научил её муж. Их уроки были весьма скромны. Граф считал, что матери его будущих детей лучше не догадываться о том, как ведут себя люди, одержимые страстью. Однако в глубине души он хотел от Лизы большего... Впрочем, в Англии она не могла расслабиться. Постоянное внимание его родни не позволяло новобрачным сосредоточиться на самих себе.

Как ни странно, склонить в свою пользу бывшего посла оказалось легче, чем леди Пемброк. Катя насквозь видела все женские уловки Лизы и по-сестрински ревновала Михаила. Зато графине удалось завоевать любовь детей. Теперь они то «сеяли просо» в гостиной, то кидались во дворе с разбегу на сцепленные руки братьев и сестёр с криком: «Ой, вы цепи нерушимые!» Леди Пемброк оставалось только молча взирать на ухищрения невестки, всё понимая, но ничего не предпринимая, поскольку семейный мир был и её целью.

Случай, окончательно примиривший Катю с женой брата, произошёл в Бате, на взморье, куда Воронцовы отправились недели через две после приезда Михаила. Маленькая Джорджия упала в фонтан в центральном парке, где чинно прогуливалось семейство. Взрослые шли сзади. А впереди бежали только Диана и Бетт за руки со своей очаровательной тёткой. Пока нянька кричала и .звала полицию, Лиза, нимало не смущаясь, подвернула юбки и вытащила годовалую крошку из воды. Хотя никакой угрозы жизни ребёнка не было, Катя оценила готовность, с которой графиня, позабыв о парижских туфлях и кружевах, полезла в фонтан.

Конец осени и зиму молодые провели в Англии. Когда они покидали Уилтон-хаус, бывший посол уже и не называл невестку иначе, как «наша Лиза». «Она много выигрывает от близкого знакомства с ней, — писал он друзьям в Россию. — Ума не приложу, как меня угораздило так опростоволоситься со свадьбой!» Всё же он не нашёл в себе сил извиниться. Лиза ничего подобного и не требовала. Графиня печалилась расставанию с добрыми людьми, радовалась, что они с Михаилом наконец останутся вдвоём.

Италию для продолжения путешествия выбрали вместе. Стояли на балконе, смотрели на дождь. Пелена тумана укрывала луга и речку. Влажный воздух щемил грудь. Михаил глубоко вдохнул и вдруг зашёлся кашлем. Лиза вздрогнула, повернула к нему голову.

— Простыл?

— Нет, всё в порядке, — он притянул её к себе и коснулся губами волос. — Здесь всегда так.

Граф уж и забыл, что по британской сырости у него закладывает горло. Правда, на этот раз он почувствовал мгновенную режущую боль в груди, которая сразу пропала. Во время службы в Молдавии Воронцов подцепил лихорадку. Впрочем, как и вся армия. Люди умирали от чёрной гнили в лёгких, а не от вражеских пуль. Его долго выхаживали и даже дали отпуск, чтобы он наконец решил: возвращается в строй или едет на кладбище. Благодаря хине, джину и молодому организму граф выжил. Однако коварство болезни состояло в том, что её нельзя было вылечить до конца — только загнать внутрь. С завидной периодичностью она возвращалась.

— Очень хочется солнца, — сказал Михаил.

— Поедем в Италию. — Лиза подтолкнула мужа к двери с балкона.

Стылый воздух царил под сводами гостиной. В Англии не топили с утра, что крайне не нравилось молодой женщине. Сгорбившись, граф уселся у холодного камина и уставился перед собой. Лиза принесла и накинула ему на плечи сюртук. Потом попыталась раздуть огонь.

— Не надо, — муж повыше вздёрнул плечи. — Не принято.

Графиня только раздражённо дёрнула головой.

— Я сказал: не надо. Нас не поймут.

Лиза повернулась к нему, взяла в свои ладони его руки и начала растирать каждый палец.

— Поедем. Нам пора. Мы давно гостим.

Он согласно кивнул. Рим, Милан, Неаполь, Венеция и обязательно развалины Помпей, о которых теперь все говорят. Маршрут можно уточнить и даже поменять. Главное — солнце. Михаила смущал другой вопрос. Русские всегда путешествовали со множеством слуг. В Англии предпочитали одинокие поездки. Граф ценил последние. Он устал быть на виду. Почти двадцать лет назад Воронцов без сопровождения явился из Лондона в Петербург к дяде-канцлеру, и когда постучал в двери особняка, привратник не хотел его пускать... Сейчас он не знал, решится ли Лиза на вояж вдвоём.