Владимир Плугин - Разведка была всегда...

Алехан читал внимательно. Серьёзное отношение к делу, которого порой не хватало брату Григорию, было свойством его характера, развитым долгой и тяжёлой военной страдой. Впрочем, то, что он читал сейчас, заставило бы округлить глаза самого нелюбопытного лентяя. Главное было понять, что скрывается за всем этим. Капкан, конечно, расставлен слишком неискусно. Завещание — очевидный подлог. Манифест наивен и звучит не по-русски. Письмо написано сумбурно. Мнимая дочь Елизаветы так плохо продумала свою династическую легенду (или так боится конкурентов?), что не включила в завещание даже собственного брата, буде таковой у неё есть. А уж то, что один из Разумовских будто бы и есть Пугачёв... В Европе-то, конечно, каких только слухов ни ходит. Но «российская принцесса» должна ведь знать меру, если уж не знает дела. Сказать гетману Кирилле Григорьевичу — то-то посмеялся бы... И кому всё это преподносят — ему, Орлову, словно он вчера родился или с луны свалился. Ясно, что за этим стоит какая-то престранная авантурьера. Уж не та ли самая, о которой получено из Архипелага известие, что будто бы ожидает его на Паросе, а прибыла из Константинополя и живёт на аглицком судне. Эта пишет, что находится в Турции, но письмо-то послано ещё во время войны. Ну, а если дама та самая, тем лучше. Он уже послал на Парос майора Войновича с наказом: «...с оною женщиною переговорить, и буде найдёт што ни будь сумнительное, в таком случае обещал бы на словах мою услугу, а из-за того звал бы для точного разговора сюда в Ливорну». «И моё мнение, — доносил он царице, — буде найдётся таковая сумасшедшая, тогда, заманя её на корабли, отослать прямо в Кронштадт».

«А если это другая?» — размышлял он. Всё равно. «Буде есть и хочет не принадлежащего себе, то б я навязал камень ей на шею да в воду». И вот ведь что ещё примечания достойно. Слог письма самозванки сходствует, пожалуй, с обнародованиями Пугачёва. Случайно ли мнимая Елизавета сбрехнула о Емельке?.. «Я всё ещё в подозревании, не замешались ли и тут французы, о чём я в бытность мою докладывал, а теперь меня ещё более подтверждает полученное мною письмо от неизвестного лица». Впрочем, есть ли самое лицо? Пока он этого не знает. Хотя авантурьера прозрачно намекает, будто неоднократно имела возможность наблюдать за ним вблизи. В Италии это, конечно, нетрудно было сделать. Но, может быть, нет никакой самозванки и кто-то просто ещё раз пытается прощупать, до чего простирается его верность особе её императорского величества? Узнали про брата и про фавор Потёмкина? Но кто?

Ясно, что интрига идёт не из России, и это уже хорошо. На подозрении, конечно, турки и французы, а то и польские конфедераты. Но с этими кознями он справится... В самом деле, откуда бы взяться настоящей самозванке? Баб-авантурьерок в русской истории словно отродясь не было. Мужики — другое дело. Хоть пруд пруди. Особливо «Петры Третьи»... Впрочем, не все «набивались в мужья» императрице Екатерине Алексеевне. Помнится, была такая наивная душа, Клим Васильев, священник с Гусского погоста. Явился в ближайшую провинциальную канцелярию и заявил, что он государынин сын. Только вот сомневается, то ли Анны Иоанновны, толи Елизаветы Петровны. Увезли-то его в дальние края из Петербурга несмышлёнышем, чтобы спрятать от лихих людей. Но осталось в памяти, что когда государыня-матушка провожала его в путь-дорогу, то дала денег на пряники и сказала, что как он в возраст войдёт, так сразу и станет государем. Вот он на сей предмет и явился, просит любить и жаловать. И кажется, ведь в своём разуме был... Так что и ещё один братец уже сам по себе объявился у новой авантурьеры, ежели она всё-таки существует.

Конечно, никакого ответа он писать пока не будет, «чтоб чрез то не утвердить более, что есть такой человек на свете, и не подать о себе подозрения». А матушке-государыне всё надобно донести подробно, чтобы сама распорядилась, как надлежит ему поступать. Он же будет только исполнять. Дело слишком щекотливое, чтобы, не зная броду, лезть в воду. Может, матушка сочтёт, что всё это пустое.

В окончательном варианте «всеподданнейшего донесения» Алехан пожаловался сначала на худое состояние здоровья, а также на хлопоты, связанные с возвращением флота. Далее уведомил о рапортах, полученных им из Архипелага, о последних военных действиях «по день получения известия о мире», которые при сем прилагает. Потом поздравил Екатерину «яко мать всея России» с самым «благополучным миром», отреагировав заодно на броские и едкие характеристики, данные матушкой иностранным послам. «Я ни мало не сумневаюсь, как Вы сами изволите писать, — почтительно соглашался он с царицей, — што аглицкой и датской чрезвычайно были ради, а протчие разные виды на себе имели. По моему мнению, аглицкой народ прямо нас любит, да и собственные их интересы до оного ведут: чем более мы разоряемся и чем беднее становимся, тем самым они много по положению своему теряют своих выгод; и оне надеются, что во время нужды и мы им помощь большую сделать можем противу их неприятелей, а при том и не завидно, што без помощи и посредства других сделался мир. Датчина же по бессилию и невыгодному своему состоянию] кроме Бога и Вашего величества ни на ково своей нужды не полагает. Французам же очень прискорбно, что яд их, испускаемый противу нас, по всей их возможности, не взял такового действа, как им желалось. Позвольте сказать, что стыд и срам обратился на главу их; оне ж теперь конечно станут стараться, чтоб и оне в Чёрном море получили позволение торговать. Досадно чрезвычайно цесарцам, што они не могли предвидеть так скорого мира, а то б конечно стараться стали показать, что эта услуга ими зделана для нас, а в самом деле ни мало оне нам добра не желают, што лехко приметить можно во всём их государстве. Прусскому уже не удастца теперь прибирать более к себе земель по его желанию, и так ему помеха велика в мутной воде рыбу ловить. И как оба последние народа несказанно желали видеть нас в расслаблении и всеми мерами под прикрытиями разными старались до онова довесть, то и не без прискорбности им о их неудаче. Испанец следует во всём французу, хотя часто от него и обманут бывал. Швед же подущаем и поджигаем был со многих сторон (напасть на Россию, пока основные силы её армии и флота были отвлечены на юг, — Авт.), но не имел смелости, а теперь горюет, что время упустил». Затем Алехан очень ловко обратил внимание государыни на Пугачёва — не агент ли чей-нибудь, не марионетка ли. А от Пугачёва перешёл уже к российской княжне, изложив все подробности и свои мнения и действия. Сознательно не придавая большого значения появлению авантурьеры или даже авантурьерок или же желая лишь сделать на всякий случай такой вид, он тут же присовокупил известие, что вот-де и «во всей Карамани[и] великие замешательства и между собою частые побоищи у турков». «Осмелился» «письмо приложить от владетеля народов друзских принца Ниозефа, который помощью вручённых от Вашего императорского величества мне войск получил старинный свой город Барут» (Бейрут). Да, вот ещё, всемилостивейшая государыня, некоторые «разорённые сербские фамилии прислали депутатов просить милости Вашего величества... На таковой случай не угодно ль будет повелеть оставить несколько фрегатов здеся, и в силу трактата, забрав оные фамилии, послать их сквозь Дарданели через Чёрное море, для поселения в доставшихся в Крыму крепостях, а со временем возможно будет ими и гарнизон заменить».