Эрик Метаксас - Мартин Лютер. Человек, который заново открыл Бога и изменил мир

И вот наконец 10 декабря – ровно через шестьдесят дней после того, как буллу прочитал сам Лютер, – на тех же деревянных дверях, где тремя годами ранее Лютер вывесил свои исторические тезисы, Филипп Меланхтон опубликовал приглашение на мероприятие, подобного которому христианский мир еще не знал. Афиша обещала «благочестивое религиозное зрелище, ибо, быть может, настало время разоблачить антихриста» [208] Pettegree, Brand Luther, 131. . Но что же именно произойдет? Это объяснялось дальше: сожжение некоего документа – нет, не одной из книг Лютера, уничтожить которые повелевала папская булла, а самой буллы! Будь дело в 1960-х годах, такое мероприятие назвали бы «хэппенингом» – постановочным событием, имеющим общественно-политический смысл. Лютер символически перевернул ситуацию вверх дном: не Церковь отлучала его – он сам отлучал лже-Церковь.

Мероприятие, организованное одним из ревностных учеников Лютера и Меланхтона, Иоганном Агриколой, должно было пройти за городскими воротами, поблизости от мест обитания диких зверей и на том самом месте, где сжигали белье и одежду умерших от чумы. Здесь, на краю вонючей мусорной ямы, Агрикола и другие сложили костер; и в назначенный час – девять утра – в присутствии нескольких сотен преподавателей и студентов, свидетелей этого великого мига, Лютер бросил в огонь, одно за другим, все писания лже-Церкви. Сгорели и папские указы, и сборник церковных канонов, и сочинения Эка и «козла» Эмзера. Агрикола уговаривал товарищей-студентов пожертвовать экземплярами «Комментариев» Дунса Скота и «Суммы» Фомы Аквинского, чтобы торжественно отправить в огонь и ведущие образцы схоластики – но с этими дорогими книгами никто расставаться не захотел. Наконец, когда сгорело все остальное, Лютер жестом фокусника извлек из складок плаща ту самую папскую буллу, что угрожала ему отлучением. Он произнес слова псалма 21:10, о котором в это время читал лекции в университете: «Ты погубила истину Божью – и ныне Господь погубит тебя. Пусть пожрет тебя огонь!» [209] В Синодальном переводе Пс. 20:10, цитата неточная – прим. пер. – и, взмахнув рукой, бросил папский указ в пылающие языки костра.

3 января нового 1521 года папа, видя, что шестьдесят дней давно прошли, а от Мартина Лютера нет ни гласа, ни послушания, выпустил за своей папской печатью новую буллу, в которой исполнил угрозу предыдущей: официально отлучил Мартина Лютера от Церкви. Однако распоряжения этой буллы касались не только самого Лютера. Это было официальное извещение, касающееся всех в империи: каждый, кто каким-либо образом поддержит отлученного или ему поможет, будет отлучен сам. Все города и территории, поддерживающие Лютера, объявлялись «под запретом» – то есть также были отлучены от Церкви. Совершать в их церквях, над их жителями любое из семи таинств запрещалось. Таково было последнее, самое мощное оружие Церкви: отказать в таинствах – то есть в самом спасении – тем, кто ослушался ее предостережений. Для людей, твердо веривших, что ад реален и папа обладает над ним властью, это была не шутка. Каждый из них рисковал больше чем жизнью – бессмертной душой.

Один из кардиналов, Пьетро Аккольти, приложивший руку к черновику новой буллы, говорил: «Надеюсь, едва эту буллу опубликуют в Германии, весь тамошний народ проклянет Лютера» [210] Цит. по: Reston, Luther’s Fortress , 18. . Такой исход казался очевидным. Однако вышло ровно наоборот: Риму пришлось наглядно убедиться, насколько пошатнулся в Германии его авторитет. Едва булла увидела свет, многие немцы восприняли ее как приглашение последовать виттенбергскому примеру Лютера: они раскладывали на площадях своих городов костры – и бросали в огонь экземпляры буллы, а с ними и другую ненавистную литературу.

Беззаботный гедонист Лев и его курия с самого начала оценили ситуацию неверно – и теперь каждым своим шагом лишь усугубляли положение. Одна из ошибок состояла в том, что они недооценили уровень народного недовольства, на котором умело сыграл Лютер. Повсюду в Германии, да и в других странах, острые вопросы Лютера к Риму и его безжалостные ответы с восторгом встречал не только простой народ, увидевший в Лютере своего представителя и защитника, но и видные интеллектуалы, такие как Эразм. Рим не смог вовремя затушить пожар: огонь начал распространяться под землей, теперь пламя вырывалось наружу то здесь, то там – и загасить его было уже невозможно.

Для Лютера уже в первую неделю этого исторического года стало ясно, что назад пути не будет. И он официально распрощался с местом, которое когда-то считал духовной родиной всякого христианина на Западе:

Прощай же, злосчастный, падший, богохульный Рим… Гнев Божий над тобою – заслуженный гнев! Мы плакали об этом Вавилоне, но он не исцелился. Оставим же его – пусть сделается он обиталищем змеев, призраков и ведьм, местом вечной скорби, новым пантеоном порока [211] Цит. по: там же. .

Папа, со своей стороны, уже понял, что все усилия его тщетны и нужно заручиться поддержкой императора, – если Карл V не поддержит запрет, от него будет мало толку. В письме к Карлу Лев поднялся на невиданные прежде высоты лести:

Как два светила небесных, солнце и луна, превосходят своим сиянием любую из звезд, так и на земле сияют два величайших правителя, папа и император, которым все прочие земные князья обязаны повиновением [212] Цит. по: там же, 20–21. .

Сравнение с луной, быть может, звучало и лестно, однако был в нем и подтекст, которого Карл не мог не заметить: весь свет, который изливает на мир луна – то есть вся сила и власть императора, – исходит от солнца-папы, единственного источника света в европейской Солнечной системе. С политической точки зрения ничто не мешало императору занять сторону папы против Лютера; однако он понимал, что в Германии Лютер пользуется чрезвычайной популярностью, и открыто бороться с ним – все равно что идти по натянутому канату. Решение он увидел в том, чтобы не тащить Лютера силой в Рим, а повторить то же, что сделал его предшественник, когда Лютера вызывали в Рим в прошлый раз. Тогда Максимилиан I, на правах императора, предпочел выслушать Лютера на своей территории – в Аугсбурге. И теперь Карл поступит так же – призовет Лютера на ближайший имперский рейхстаг. Изначально рейхстаг был запланирован в Нюрнберге, но там разразилась чума, и место пришлось изменить. Решено было провести рейхстаг в городе Вормсе, в Центральной Германии.

Впрочем, на сравнении с солнцем и луной Лев не остановился. 25 февраля он выражал великую «радость от того, что Его Величество соперничает с Константином, Карлом Великим и Оттоном I в своей ревности к делу Церкви». А в марте Карл отправил «дикому кабану» письмо, которое для ушей папы должно было звучать как признание в любви. «Благородному и досточтимому Мартину Лютеру, – так писал император. – Мы и рейхстаг приняли решение призвать вас в Вормс под охранной грамотой и обещанием безопасного проезда, дабы вопросить о ваших книгах и учении». И, чтобы Лютер не счел этот приказ за просьбу, которую можно и не выполнить, добавлял: «Ждем вашего приезда через двадцать один день» [213] Цит. по: там же, 21–22. .