Майкл Муркок - Византия сражается

Эсме была голой. Сидя в оловянной ванне, она смотрела на меня и улыбалась. Она протянула ко мне покрытые мылом розовые руки, выставив наружу груди. Ее золотистые волосы потемнели от воды. Тело пахло чистотой и мылом. Она была бесстыдна.

Я отвернулся. Девочка в сером платье намыливала Эсме шею. «Он смущен». Это было ловушкой.

Я сел на стул около ширмы и повернулся к Эсме спиной.

– Как ты попала сюда? Анархисты в Одессе?

– В Одессе белые, – сказала она.

Вторая девушка начала насвистывать мелодию народной песенки.

– Я там не была. – Эсме встала из ванны. Я слышал, как с ее тела капает вода, видел ее тень. Солнечные лучи пробивались через окно в верхней части двери. – Мы остановились на станции, чтобы раздобыть провизию. Меня схватили солдаты и изнасиловали. Меня насиловали так часто, что у меня мозоли между ног.

Девочка в сером поперхнулась и захихикала. Они, конечно, собирались вывести меня из равновесия. Но почему Эсме так ополчилась на меня?

– А мать?

– Сошла с поезда. Она все еще в Киеве. С капитаном Брауном. – Голос Эсме стал мягче. Я почувствовал, что она подошла ближе, встал и направился к двери. Она закуталась в овчину и улыбнулась мне. – Макс?

Не знаю, почему я заплакал. Вероятно, всему причиной усталость и водка. Я потратил впустую так много сил, пытаясь пробраться в Одессу. Плача, я испытывал к ней ненависть. Она гладила мое лицо, а я по-прежнему ненавидел ее. Я столько страдал из-за нее и из-за матери. А их там даже не было. Я лгал, я пережил ужас и боль. Я мог бы спокойно остаться в Киеве с госпожой Корнелиус, которая позаботилась бы обо мне; я мог остаться с матерью. В этом, конечно, не было вины Эсме, но тогда я обвинял ее.

– Она никогда не хотела ехать в Одессу, – сказала Эсме. – Она слышала, что это был последний поезд, сказала, что ты не приедешь и она справится сама.

– А тебя изнасиловали?

– Меня больше не насилуют. У меня вполне достойная работа в агитбригаде. Мы путешествуем по деревням, развозим еду, книги и одежду. Станция примерно в тридцати верстах отсюда. Я только что приехала. Я слышала о тебе и хотела увидеться.

– Ты переменилась, – сказал я.

Ее это позабавило:

– Посмотри на меня, Макс. Хочешь принять ванну? Вода еще горячая.

Эсме – моя девственная сестра, лишенная пороков и страстей. Моя первая поклонница. Моя подруга. Моя роза. Она говорила грязные слова, не чувствуя стыда. Она предложила мне принять ванну. Я все еще был пьян и растерян. Я позволил женщинам снять с меня одежду. Я не возражал против того, чтобы они увидели мои шрамы. Я столько вытерпел от казаков, от их плетей и кинжалов! И я позволил женщинам вымыть меня. Эсме была нежна. Она что-то нашептывала, намыливая мне голову. Женщины высыпали в воду какой-то порошок. Он жег кожу. Он убивал вшей.

Они вдвоем вымыли меня, одна в сером платье, другая – голая, прикрытая лишь старой овчиной. «Я представляла, что это ты», – сказала Эсме. Ее трахали так часто, что между ног появились мозоли. Я дрожал. Я все еще плакал. Мне стало совсем холодно. Я дрожал. Меня укутали. Эсме отвела меня в спальню, где в два ряда стояли пустые кровати. Она сказала, что у меня лихорадка. Легкая форма сыпного тифа. Я не знал.

– Где ты был?

– Всюду, – ответил я.

– С большевиками? С этим Бродманном и его бандой?

Я задумался.

– Нет, я оказался с ними только потому, что искал тебя. Я думал, что ты в Одессе. Ты в самом деле анархистка, Эсме?

Она сказала, что не совсем. Она работала сестрой милосердия в агитпоезде. Там были два доктора, оба евреи; они тоже помогали. Были швеи. По ее словам, у них сохранялся некий порядок. Хотя их и защищали солдаты Махно.

– Скоро они уйдут.

– Почему?

– Потому что белые наступают. Донские казаки стоят у них на пути, и Махно бросил на помощь красным слишком много войск. Но время еще есть.

– Кто тебя насиловал? – спросил я.

– Многие, – ответила она.

– Кто?

– И правда, – сказала она, – казак отхлестал тебя. Животное.

– Бродманн насиловал тебя? – спросил я. – Вот свинья!

– Нет.

– Махно?

– Он спас мне жизнь, – ответила она. – Это было не совсем изнасилование. Это символ власти. Его жена знает, что он делает. Она пытается останавливать его. Ему потом становится дурно. Он пьет. Его солдаты ожидают от него чего-то подобного. Не в одном случае, так в другом. Здесь все знают его и двух его братьев.

– Ему не следовало насиловать тебя, Эсме.

– Это символ. Ты должен был быть там, когда все это началось.

Меня трясло. Я чувствовал себя больным, но в желудке у меня не было ничего, кроме водки. Она обратилась в желчь. Эсме! Эсме!

– Я присмотрю за тобой сегодня, – сказала она.

– Хорошо, что я пришел сюда. Кто еще?

– Кто насиловал меня? – Она рассмеялась. – Многие. Это глупо. Все кончено. Я снова делаю свою работу. У меня есть мальчик. Он хочет жениться на мне.

В спальне стояла тишина, здесь, кроме нас, никого не было. Я смутился. Эсме ласкала все мое тело. Мое новое, чистое тело. Она коснулась моего члена, погладила его. Я начал расслабляться.

– Я люблю тебя, Эсме.

– Я люблю тебя, Макс.

Она гладила мой член, мои соски, мое лицо. Растерла мазью шрамы от нагайки Гришенко, сказала, что мне станет лучше. Она любила меня. Эсме. Изнасилованная евреями и большевиками, но все еще полная сострадания. Мы могли бы пожениться, как хотела мать. Жить в деревне. Где ты? Ты сказала, что у меня лихорадка. Я не знал, что ты ушла, пока я спал.

Неделю спустя она вернулась. Теперь спальню заполнили десятки раненых. Она устала, была грязной. Она стала шлюхой. Она помогла другим больше, чем мне. Я был ее братом. А она ухаживала за теми самыми мужчинами, которые насиловали ее. Я покрывался потом. Без водки, которая помогала мне, лихорадка усиливалась. Эти евреи отравили меня. Они засунули мне в живот кусок железа. Я болел в течение многих месяцев. Я умирал. Эсме утешала других, как будто каждый из них был мной. Госпожа Корнелиус так не поступила бы. Она осталась бы со мной. Они отравили меня. Я правильно делал, не доверяя им. Я так глуп. Люди слишком шумели, пахли гангреной, кровью и порохом. Они были отвратительны.

Меня увезли с ними, с телег нас погрузили на поезд. Я увидел Эсме. Я думаю, что она искала меня, но не смогла разглядеть в огромной толпе, среди множества других. Потом исчезла из вида.

Sie fährt morgen in die Egypte. Sie hat ihre Tat selbst zu verantworten [150] Она завтра едет в Египет. Она сама отвечает за себя ( нем. ). .

Такие вещи обычны в Египте. Мои города – из серебра. Они возносятся в медное зимнее небо. С башен тех городов я возношу хвалу Богу. Вагнер пересек пустыню. Анубис – мой друг. Yа salaam! Ana fi’ardak! Allah akhbar! Allah akhbar! [151] Привет! Аллах велик! Аллах велик! ( араб.)