Майкл Муркок - Византия сражается

Я щелкнул каблуками, поцеловал ей руку и отсалютовал французу. Мой командир, майор Солдатов, знаком показал, что желает поговорить со мной. Я тотчас подошел. Моя военная дисциплина в течение нескольких месяцев производила на него впечатление. Он был старым служакой из охранки, от природы не подозрительным, но очень чувствительным к любым несоответствиям. У него было круглое, морщинистое, румяное, чисто русское лицо, украшенное белой бородой и усами. Он постоянно носил темного цвета форму. Я вошел в его кабинет. Он закрыл дверь, предложил мне стул, и я сел.

– Бродманн? – сразу спросил он.

– Красный, – ответил я. – Кажется, я встречался с ним в Киеве. Когда занимался саботажем. Конечно, я говорил ему, что поддерживаю большевиков.

– Он говорит, что вы из Чека и были связным между Антоновым и Григорьевым.

– Я позволял ему так думать. В свое время.

– Мне придется разобраться с этим делом, Пятницкий. Конечно, рутинная проверка. – Очевидно, Солдатов не испытывал серьезного беспокойства. Он почти извинялся передо мной. – Вы хороший офицер, специалист по допросам, и нам такие нужны. Красные возвращаются, и они теперь намного лучше организованы. Мы немного беспокоимся из-за шпионов.

– Я все понимаю.

– Будет следствие. Весьма серьезное. Но я не хочу попусту тратить силы и посылать кого-то следить за вами. Вы пообещаете не выходить из своей квартиры до утра?

– Я квартирую, – ответил я несколько смущенно, – у Зои.

– Мне это известно. В общем, вам не стоит никуда уходить, так? – Он был чем-то похож на дядю Сеню. – Обвинения Бродманна все слышали. Я сегодня вечером его как следует допрошу. Может быть, он признает, что ему ничего не известно. Если этим все кончится, вы потеряете немного времени. Вернетесь к служебным обязанностям завтра.

– Завтра же праздник, – с улыбкой заметил я.

– Тем лучше. Тогда после Рождества.

Я вежливо поблагодарил его и удалился. Пробираясь сквозь снег к мадам Зое, я остановился, чтобы купить несколько сигарет у юной оборванки. По какой-то причине я дал ей золотой рубль и поблагодарил по-английски. Она ответила на том же языке. Я удивился. «Вы превосходно знаете английский», – заметил я.

Она замерзла, дрожала сильнее Бродманна. Девушка была очень мила. В других обстоятельствах я, возможно, потратил бы некоторое время, чтобы познакомиться с ней поближе. В таких уязвимых молодых женщинах было нечто, пробуждавшее во мне лучшие чувства, слегка напоминавшие любовь. Она сказала, что ее муж был белым офицером. Большевики расстреляли его. Она заботилась о матери. В Одессе тогда появилось много подобных женщин, продававших разную мелочь с подносов. Она чем-то напоминала Эсме – прежнюю Эсме. Я предположил, что это сходство исчезнет, если красные снова войдут в город. Союзники уже сожалели о своей поддержке Добровольческой армии. Их пугало то, что они считали нашей моральной слабостью. На самом деле это, конечно, было просто-напросто отчаянием. Британцы ненавидят отчаяние. Они сделают что угодно, лишь бы одолеть его, даже отдадут социалистам бразды правления собственной страной. Американцы разделяют ненависть британцев, но пока сопротивляются социализму, который, без сомнения, одолеет и их. Реакция французов кажется более здоровой. Бедность просто внушает им отвращение. Отвращение было основой их колониальной политики. Оно позволило им выбраться из Индокитая, не теряя лица, – американцам это не удалось. Но для британцев отчаяние и моральная слабость – синонимы. Мне понадобилось несколько лет, чтобы это выяснить.

Вернувшись к мадам Зое, я упаковал два чемодана. У меня были драгоценности и золото. Я, конечно, так никогда больше и не увидел моих старых чемоданов; вместе с ними пропали мои планы, мои проекты, мои надежды. Все, что у меня теперь осталось, – только запачканный кровью диплом и грязный паспорт. Придется начать все сначала. Меня не слишком вдохновляла мысль об остановке в Константинополе, но даже этот город казался мне теперь более безопасным, чем Одесса. И я уже не был беден. Рано или поздно мне пришлось бы уехать, так или иначе. Примерно через два месяца вернулись большевики. И тогда я стал бы жертвой Чека.

В большой чемодан я уложил всю свою форму, включая ту, которую носил постоянно. Я переоделся в гражданское и надел дорогую шубу. Пистолеты по-прежнему были при мне, они лежали в карманах. И шубу, и пистолеты можно продать, если понадобится. У меня остался набор чистых бланков, включая свидетельства о браке. Подделать сведения не составляло ни малейшего труда. Я попросил мадам Зою зайти ко мне, сказал служанке, что дело срочное. Через полчаса хозяйка дома появилась. Происходящее ее нисколько не удивило. Я достал хорошую меховую шапку, которая прекрасно сочеталась с шубой, дал мадам Зое пятьдесят золотых рублей. Мой паспорт и документы, конечно, были в идеальном порядке. Я попросил ее сказать, если кто-то спросит, что я занят с одной из ее девочек, спросил, сможет ли она незаметно вызвать извозчика, чтобы тот отвез меня в доки примерно в пять утра. Она ответила утвердительно и неожиданно поцеловала меня.

– Я буду скучать, – сказала она. – Кажется, вы приносили нам удачу. Что случится, когда вернутся красные?

Я показал ей папку с документами.

– Мой совет: воспользуйтесь сами и раздайте девочкам. Печати есть на всех, как видите. Просто нужно проставить имена и даты.

– Вы очень любезны. Но красные – тоже мужчины…

– Они попытаются отрицать этот факт, – ответил я. – Послушайте меня, Зоя. От Чека пострадают не только цыгане и евреи. Чекисты хотят уничтожить все признаки человечности – не только у себя, но и у других. – Честно говоря, не думаю, что выразил свое предупреждение так изящно. Со временем все слова становятся лучше и благороднее – особенно те, которые произносим мы сами. К счастью, мне удалось еще свидеться с Зоей, уже в Берлине. – Вы в безопасности лишь тогда, когда мужчины признают свою уязвимость. Когда они притворяются полубогами, их нужно бояться.

Мы снова поцеловались. Она спросила, хочу ли я заняться любовью. Я ответил, что мне сейчас нельзя отвлекаться. Следующий поцелуй был более сдержанным.

Еще не рассвело, когда я отправился в Карантинную бухту, на «Рио-Круз». Мы мчались на тройке сквозь густой снег, через всю Одессу, еще тревожную, еще живую. Некоторые назвали бы ее мерзкой и убогой, но даже в смертный час Одесса хранила тепло и очарование, которых не хватало более известным городам. Ее основала Екатерина. Дух царицы, жестокой и разумной, женственной и агрессивной, остался в этом городе. Екатерина стремилась к разуму и сторонилась романтики, но в ее жизни эти силы обрели гармонию, которую можно назвать русской, хотя сама правительница русской не была. Я видел Дитрих в «Кровавой императрице» фон Штернберга [162] «Кровавая императрица» («The Scarlet Empress», 1934) – фильм Джозефа фон Штернберга, очень вольная интерпретация биографии Екатерины И. . Мне понравился этот фильм. Но режиссера он погубил. Единственный голливудский фильм того времени, оказавшийся убыточным. Мы добрались до бухты; к моему превеликому облегчению, на судне царило оживление. На борт поднимались люди. Почти все они были русскими богачами.