Бернард Корнуэлл - Последнее королевство [litres]

Женщина с распущенными волосами кинулась на меня с копьем, я грубо отпихнул ее и ударил в лицо окованным краем щита. Она с криком упала в догорающий костер, распущенные волосы вспыхнули, как трут.

Команда «Хеахенгеля» была рядом, Леофрик ревел, чтобы они убивали, и убивали быстро. У нас имелся шанс перебить тех датчан, которые так бестолково кинулись на нас и не выстроились клином. Дело было за топором и мечом, мясницкая работа хорошего железа. Погибло уже больше тридцати датчан, семь кораблей горело, пламя распространялось ошеломляюще быстро.

– Клин! – услышал я крик, донесшийся со стороны датчан.

Уже рассвело, солнце выкатилось из-за горизонта. От кораблей пыхало жаром. В дыму словно парила драконья голова, ее золотистые глаза сверкали. Чайки кричали над водой. Между кораблями, завывая, металась собака. Упала мачта, выбросив в серебристый воздух сноп искр, и тут я увидел, что датчане выстроились клином, готовые нас убить, а еще увидел знамя с вороном, треугольный кусок ткани, означавший: Убба здесь и идет, чтобы нас прикончить.

– Клин! – закричал я, впервые в жизни отдавая этот приказ. – Клин!

Мы растянулись по берегу, и теперь настало время сплотить ряды. Клин на клин. Перед нами стояла сотня датчан, они пришли нас уничтожить. Я ударил Осиным Жалом по железному краю щита.

– Они пришли за своей смертью! – выкрикнул я. – Пустим им кровь! Насадим на мечи!

Мои люди приободрились. Изначально нас было сто крепких воинов, и, хотя мы уже потеряли дюжину человек, все уцелевшие не пали духом, пусть врагов и было раз в шесть больше. Леофрик затянул боевую песнь Хегга, песнь английских гребцов, ритмичную и грубую, в которой говорилось о том, как наши предки завоевывали Британию. А вот теперь мы снова бились за нашу землю. У меня за спиной одинокий голос бормотал молитву, я обернулся и увидел отца Виллибальда с копьем в руке. Я засмеялся при виде его упрямства.

Смеяться в бою. Этому научил меня Рагнар – получать от сражения радость. Радость утра, ведь солнце уже появилось на востоке, залило светом небеса, прогнало тьму за западный край мира. Я колотил Осиным Жалом по щиту, чтобы заглушить крики датчан; я знал, что битва будет жаркой, что нам надо продержаться, пока подойдет Одда, но был уверен, что Леофрик будет стоять насмерть справа, где, без сомнения, и попытаются прорваться датчане, обойдя нас по болоту. Слева мы были защищены судами, а вот справа враги смогут прорваться, если мы дрогнем.

– Щиты! – проревел я – и мы сплотили щиты.

Датчане подходили, я знал: они не станут медлить. Нас было слишком мало, чтобы они заколебались; им не придется набираться храбрости перед битвой, и они просто пойдут в атаку.

И они пошли. Плотный строй, щит к щиту; утреннее солнце играло на лезвиях топоров, мечей и наконечниках копий.

Копья и метательные топоры первыми пошли в ход, но мы в переднем ряду присели за щитами, второй ряд прикрывал нас щитами сверху, и копья и топоры тяжко ударили в дерево, воткнулись, не причинив вреда. Тут я услышал дикий боевой клич датчан, в последний раз ощутил укол страха – и вот они очутились здесь.

Загрохотали, ударяясь друг о друга, щиты; мой ударил меня в грудь. Яростный крик, копье просвистело у меня между лодыжек, Осиное Жало ткнуло вперед и ударило в щит, крик слева, топор пролетел над моей головой. Я присел, снова выбросил вперед руку с мечом, снова наткнулся на щит, сам ударил щитом, высвободил клинок, наступил на копье, нацелил Осиное Жало в бородатое лицо; человек отпрянул, кровь лилась ему в рот из разрезанной щеки. Я отступил на полшага и снова нанес удар, меч сверкнул над моим шлемом и плашмя попал по плечу. Какой-то датчанин с силой отпихивал меня назад; я был в первом ряду, и вокруг датчане вопили, пихали, ударяли.

Клин, дрогнувший первым, первым и умрет!

Я знал, что Леофрика сейчас изо всех сил теснят справа, но у меня не было времени обернуться и ему помочь.

Человек с разрезанной щекой замахнулся коротким топором, собираясь разбить мой щит в щепы, но я неожиданно опустил щит и снова нацелил Осиное Жало ему в лицо. Лезвие скользнуло по его скуле, хлынула кровь, я ударил по его щиту своим, и датчанин отшатнулся назад, но его толкнули стоявшие за его спиной, и на этот раз Осиное Жало угодило ему в горло. Пузырящаяся кровь хлестала из распоротой гортани; бородач упал на колени, а человек, стоявший за ним, метнул копье, которое воткнулось в мой щит и застряло. Датчане все напирали, но их же погибшие мешали им пройти. Метнувший копье споткнулся о покойника, и мой сосед справа ударил замешкавшегося в голову краем щита, а я пнул датчанина в лицо ногой и полоснул Осиным Жалом. Другой противник выдернул копье из моего щита, замахнулся, но его зарубил мой сосед слева.

Все больше датчан наседало, мы отступали, наши ряды прогибались, потому что датчане отжимали наш правый фланг со стороны болота, но Леофрик удерживал врагов до тех пор, пока мы не развернулись спинами к горящим кораблям. Я ощутил исходящий от судов жар и подумал, что здесь мы и умрем, – умрем с мечами в руках и с жаром огня за спиной.

Яростно обрушившись на рыжебородого датчанина, я попытался разбить его щит, в то время как Ида справа от меня упал на землю, его кишки выползали через разрез в кожаном доспехе. Датчанин надвинулся на меня сбоку, я ткнул Осиным Жалом ему в лицо, присел, приняв его топор на ломающийся щит, крикнул англичанину сзади, чтобы тот закрыл брешь в строю, и ударил Жалом датчанина с топором по ногам, проткнув ему лодыжку; чье-то копье тут же вонзилось ему в висок. Я с громким воплем кинулся на наседающих датчан, но места для драки не было, ворчащая масса людей рубила, колола, умирала, истекала кровью – и тут появился Одда.

Олдермен ждал, пока датчане столпятся на берегу, ждал, пока они начнут давить друг друга в стремлении до нас добраться, и только тогда вывел армию с холма Синуита. Англичане явились как гром среди ясного неба, с мечами, топорами, серпами и копьями.

Когда враги увидели их, раздались тревожные крики, и почти сразу я ощутил, что меня уже не давят так, как раньше: датчане разворачивались навстречу новой угрозе. Я ткнул Осиным Жалом кому-то в плечо, клинок вошел глубоко, наткнувшись на кость, но человек вывернулся, вырывая короткий меч у меня из рук. Я выхватил Вздох Змея, крича своим воинам, чтобы они лупили негодяев.

– Это наш день! – орал я. – Один дарует нам победу!

Теперь – вперед! Вперед, в общую свалку. Бойтесь людей, обожающих битву. Равн говорил, что лишь один человек из трех или даже четырех – настоящий воин, остальные дерутся неохотно, но я выяснил, что лишь один из двадцати любит биться. Такие люди наиболее опасны как самые умелые, это они отделяют души от тел, и их надо бояться. Я был из таких и в тот день у реки, когда прилив смывал кровь под пылающими кораблями, позволил Вздоху Змея спеть свою песню смерти. Я запомнил из этой битвы немного, только ярость, вдохновение и смерть. Подобные моменты воспевают скальды: вершина сражения, с которой движешься к победе… И смелость покинула датчан. Они-то думали, что побеждают, думали, что загнали нас в ловушку, под горящие корабли, думали, что вот-вот отправят наши души в загробный мир, и вдруг на них ураганом накинулся фирд Дефнаскира.